Стряхнув оцепенение, я вижу Афанасьевну со Светой. Почти прильнув к стеклу входной двери, они не сводят с меня глаз.
Мама умерла счастливой смертью. Так, во всяком случае, успокаиваю себя я, проводя нехитрую аналогию с богемными заморочками.
Нет, ну правда, почему умерший на сцене актер – это красиво и одухотворенно, а рухнувшая замертво прямо на прилавок мама – моя, заметьте, мама – страшно и обыденно? Кстати, играла перед покупателями (а также заигрывала с ними) мама постоянно, хотя никто, между прочим, не одаривал ее рукоплесканиями, не говоря уже о букетах. В лучшем случае, расплачивались деньгами, да и теми не за актерское мастерство, а в качестве компенсации за приобретенный товар.
Не думаю, что когда-то смирюсь со столь вопиющей несправедливостью, поэтому повторяю: мама умерла счастливо и красиво. Если, конечно, принять за основу теорию, что смерть на работе – образец профессионализма и символ до конца (в буквальном смысле) выполненного долга.
Между прочим, именно на маминых похоронах решилась моя судьба, выходит, последнее слово все-таки осталось за мамой.
– Это была Светкина идея, – разоткровенничалась Афанасьевна, принимая меня на работу.
Я помню, как Света смотрела на меня на кладбище, во время прощания с мамой. На ней была ярко-розовая куртка с капюшоном, вызвавшая рефлекторную столбняк у присутствующих. Не заметить ее в это серо-черной людской массе было трудно. Ее и кроваво-красный гроб.
Зато не уверена, что кроме меня и Афанасьевны, кто-то еще заметил зареванное лицо Светы, по которому мать испуганно размазывала платком коктейль из слез и туши. Ее, разумеется, мать, ведь мою в тот момент Света и оплакивала, а я, застыв над гробом вместе с ничего, судя по ошалелому взгляду, не соображавшим отцом, жутко нервничала, что не могу дать волю эмоциям. Внутри меня словно перекрыли вентиль – на этот раз не газовый, я слезный, и как я не напрягалась, по моим щекам так и не пролилось ни капли. Зато я хорошо поняла, что чувствовала Света в день похорон своего отца, а она, судя по всему, теперь отлично понимала меня.
Сказать, что мы с ней породнились горем, было бы преувеличением, и все-таки в Светином сердце определенно поселилась если не симпатия, то хотя бы сочувствие ко мне. В конце концов, у меня не было богатого родителя и бизнеса, охватывавшего к тому времени не только торговые точки на вещевом рынке и бутики одежды в крупнейших торговых центрах города, но и крупнейшую в Кишиневе сеть по продаже предметов бытовой химии. Не знаю, что она сказала матери, может, снова разрыдалась, но факт остается фактом: уходя с девятидневных поминок, Афанасьевна осторожно обняла меня и спросила:
