Некоторые из молодых женщин – олимпийки, которые либо возвращаются с Московской Олимпиады, либо едут в Соединенные Штаты по стипендии для подготовки к Олимпиаде в Лос-Анджелесе. Мне удается сесть напротив одной из них за обедом. Это стройная, мальчишеского вида гимнастка по имени Анна, полячка, немного похожая на Надю Команечи. Но она с грустью рассказывает мне, что поскользнулась и упала с бревна, а также допустила грубую ошибку на разноуровневых брусьях. Лучшая ее оценка – 8,2 в произвольных упражнениях. Она полна решимости лучше проявить себя в Лос-Анджелесе. Бог знает, как ей удалось получить визу, но я желаю ей удачи.
Она спрашивает, чем занимаюсь я, и удивляется моему ответу: я, дескать, тоже спортсмен.
– Вообще-то я спринтер, – поясняю я, – но десять лет назад от меня потребовали – и у меня не было большого выбора, – чтобы я участвовал в марафоне. Это оказалось ужасным, но я таки проковылял всю дистанцию, и, хотя это был мой первый марафон, финишировал я вторым. Второй марафон я начал еще до того, как окончил первый, но справился с ним не очень хорошо, хотя и был доволен своим продвижением. В третьем марафоне я пришел первым, но особого удовлетворения не испытал. Это еще раз заставило меня убедиться в том, что я все-таки спринтер. Я пробегу еще один марафон – ну, может быть, десять тысяч метров, – а затем вновь займусь спринтом.
Я, конечно, просто разыгрывал ее, имея в виду, соответственно, свою биографию Шолохова и два романа – «Зависть» и «Ленинград пробуждается». Но она (возможно, так как все равно не настолько владела русским, чтобы до нее полностью дошли мои слова) кивала, словно бы все понимала. Ее бледное лицо с тонкими чертами порой освещалось чарующей грустной улыбкой, но сделалось натянутым и серьезным, когда я спросил, как она думает, зайдем ли мы в один из портов ее родины, и она от души сказала – надеюсь, что нет.
Мы плывем вдоль побережья Дании. Стемнело, но ярко сияют огни какого-то прибрежного городка. Я на палубе вместе с Анной, и в наши лица летят холодные и соленые брызги. Она говорит, что скучает по своим родителям. Я отвечаю, что ей повезло иметь тех, по кому можно скучать.
– Мой отец погиб в лагере, – отвечаю я, – когда мне было ненамного больше, чем тебе. Он прошел через всю войну, храбро сражался. Вернулся домой, прожил с нами несколько месяцев и – в ГУЛАГ. Мать умерла лет десять назад, но последние годы провела в доме для престарелых. Мы называем их домами, потому что это не дома. Я не мог поселить ее у себя в Москве: каждое лето и осень я провожу за городом, в Переделкино, а в остальное время часто бываю в отъезде. Кроме того, у меня всегда не прибрано, и это бы ее раздражало. Я не очень-то аккуратен.
