Я заметил, что все то, что я видел, и все то, что я слышал, выстраивалось в последовательность, которая, как мне было известно, не предусматривалась программой. Я почувствовал, что начинаю сходить с ума.
Прошло три смены на новом месте, а я так и не пытался выяснить, с чем связан мой перевод, потому что все равно знать это мне было не положено. Однако, стоя перед лентой, я теперь постоянно чувствовал, как у меня странно сосет под ложечкой. Переборка, отделявшая меня от остальных отсеков машины, была намного прочнее, чем на прежнем рабочем месте. Она была гладкой и сплошной, а стена по другую сторону ленты была сделана из того же самого материала, так что я был изолирован со всех сторон. И хотя звуки, издаваемые механикой и пневмосистемой, по-прежнему доносились из-за нее, они звучали приглушенно и невнятно, сплошным гулом, и это по какой-то непонятной причине очень огорчало меня. Судя по всему, такая конструкция больше подходила для выполняемой мной теперь задачи, поскольку никакой другой причины для подобных различий не приходило мне в голову.
В конечном итоге все служило исключительно целям производства.
Слева от меня отверстие в переборке закрывали три прикрепленных к переборке пластиковых щитка. Когда заготовка поступала на мой участок, они приподнимались, пропуская ее ко мне. Заготовки теперь были больше и чище, чем те алые обрубки, с которыми я работал раньше, у них было больше углов и изгибов, причем среди них не попадалось ни деформированных, ни уродливых экземпляров. Я не мог сказать, работаю ли я теперь на более позднем этапе производства, ближе к готовому изделию, или же, наоборот, в самом начале, когда демонтаж исходного сырья еще не зашел достаточно далеко.
Моя задача сводилась к отбору тех заготовок, которые вели себя пассивно.
Я должен был смотреть, как они проплывают мимо меня по транспортеру, и отбраковывать те, которые пытаются перевернуться на бок.
Этого, впрочем, никогда не случалось, потому что вес и форма заготовок были такими, что лежать на ленте они могли только в одной жестко определенной позиции, поэтому я просто хватался руками за отделявшую меня от ленты металлическую трубу и то сжимал, то разжимал пальцы — просто так, чтобы хоть чем-то занять себя. Пальцы у меня странно зудели от желания что-нибудь хватать, поворачивать и сминать. Сначала я подозревал, что это просто остатки предыдущей программы, но потом начал подозревать, что дело обстоит гораздо сложнее. Желание это, впрочем, в новой обстановке быстро начало слабеть, и я проводил время, в основном размышляя об устройстве, родившемся на свет в моих руках, гадая о том, что с ним могло случиться — было ли оно поглощено большой машиной, превратившись в одну из ее частей, или продолжало эволюционировать самостоятельно, постепенно усложняясь.
