— Чего?
— Перцу!
Он засмеялась.
— Это как у Таниной?
— Как у Таниной.
— И непоправимо?
— Вы не рассердитесь, если я предложу вам выпить для храбрости и удали.
— Нет, не рассержусь. И вы думаете, это поможет?
— Попробуем.
Он крикнул проходившего бутафора, приказав ему принести в уборную бутылку шампанского.
Первый же бокал ударил ей в голову. Она не привыкла пить.
— Противно? — засмеялся он, видя, как забавно морщит она свой тонкий носик.
— Нет, ничего… Только вся роль из головы выскочила.
— Это только до выхода. На сцене заговорите. И что у вас за скверная привычка, барышня, зубрить роли в зубрежку? — сказал он и взял ее за руку.
— Что поделаешь, — школа! — как то виновато улыбнулась она и руки не отдернула против обыкновения.
Они помолчали.
В уборную заглянули две маленькие актрисы на «выходные» роли, хихикнули и скрылись.
И вдруг весь страх Ольги прошел и заменился каким-то необузданным весельем. В голове шумело. Горский — такой красивый с темной, замечательно шедшей к нему «наклейкой» и в светлом паре — ей ужасно нравился сегодня. И потом он так откровенно любовался ею.
Его горячий взгляд, обнимающий ее фигуру и смущал, и радовал ее.
— Какой вы интересный, — созналась она, краснея.
— Грим удачен, — постарался бросить он возможно равнодушнее, но голос его дрогнул.
— Как странно, — говорила она после второго бокала, заставившего ярко заискриться ее темные глаза: — вы Макс в жизни и Макс на сцене. Это ужасно удобно.
— Для кого удобно?
— Для партнерш. Для Елены Александровны… для меня…
— Для Елены, может быть… но не для вас… Что я вам…
И он сильнее сжал ее руку.
— Послушайте… — слабо сопротивлялась она, — я хочу еще, — и потянулась к бутылке.
— Нет, довольно… А то у вас кафешантанная звездочка вместо Лидии выйдет, — засмеялся он, удерживая ее руку и вдруг неожиданно притянул ее к себе и быстро впился в ее полуоткрытый влажный рот.
Ратмирова не вскрикнула… не протестовала. Она так и замерла, невольно прижимаясь к нему и затуманенными глазами смотрела снизу вверх, в его нестерпимо заблестевшие зрачки.
— На сцену… на сцену! — где то очень близко от уборной раздался хриплый голос режиссера.
. . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . .
Это была не игра, не исполнение, а сплошное торжество женщины над нервами толпы. Горячие, вакхические взгляды, горячие улыбки, нега, разлитая в мерцающих глазах, влажные губы, на которых, казалось, еще чувствовались поцелуи Горского, захватили толпу… Бьющий через край задор и вызывающая смелость, проходившие через всю роль, сделали Ратмирову неузнаваемой.
