Маркушка ел кашу, бабка, Аграфена и Анисим глазами помогали ему. Отложив ложку, он потянулся к винограду, затем вышел с Иваном на плиту у ворот, оглядел принесенные им камешки и сказал:
— На-надо мне в школу ссходить…
— Сходи, сходи.
Домашние взглядами провожали Маркушку и долго не шевелились.
— Отстала, кажется, хворь…
— Похоже, а заикается. Это его напугали в городе.
Вы не спрашивайте, что с ним было. Сам расскажет когданибудь.
Из школы Маркушка вернулся посвежевшим. Все заметили, что он подрос, стал строже, прислушивался к словам, будто вспоминая что-то, и в минуты волнения сразу не мог заговорить, — заикался и водил в воздухе рукой. Это пугало их, но он с. охотой пошел с Иваном на берег, радовался камешкам, под вечер помогал в саду и не бросал, как раньше, начатой работы на половине.
Иван уверил себя, что в школе Маркушку что-то взбодрило, и спросил его:
— Учитель говорил с тобою?
— Ага, и к себе во-водил, чаем с медом по-поил…
— Ну, расспрашивал?
— Ага, а я чай пи-пил…
Ивану казалось, что Маркушка что-то скрывает от него, и он решил сходить к учителю и пожурить его: вот, мол, чему ты научил нас. Собирался он в школу долго, да так учителя и не увидел.
Однажды Маркушка прибежал из школы в слезах:
— Не-ету уже у-учителя, увезли! Не-невиноватый он: за нас, говорят, ввзяли его. Жену из школы гонят, а ей не-некуда, и до-добра ее сохранить никто не берется.
С-стражник пу-пугает, чтоб не брали…
— Вот быдло! — вспыхнул Иван и пошел звать жену учителя жить к себе.
Та покачала головой:
— Нельзя мне к вам: подумают, между нами есть что-то.
И так говорят, будто мой муж вашими руками хотел царя и приближенных его переполошить. Ох, угонят его, не в первый раз подозревают.
— Как не в первый раз? — удивился Иван.
Жена учителя покосилась на окна и зашептала о тюрьмах, в каких сидел учитель, о царе, о богачах, о рабочих, о крестьянах. Иван слушал и будто погружался в Теплое море: плисовый мешочек, царь, царица, их испуг, допросы, — все преобразилось.
— Вон, значит, как, ну-ну, — забормотал он. — А раз так, куда мне перед тобой совесть девать, а? Ты только не брезгуй, мы от души, хоть и бедные, и ты к нам как следует должна…
Жена учителя морщила лоб, не понимая, чему улыбается Иван, и в страхе проводила его до двери. Он не заметил спрятавшегося за угол стражника, не заметил взглядов, какими провожали его из домов, и улыбался.
За равнинами, за горами, казалось ему, неведомые люди уже бьют и топчут то, что отняло у него детей. Он бодро крякал, затем остановился и озабоченно заспешил назад:
