Больше говорить не о чем. Рой крутит баранку. Фрэнки крутит приемник, ловит какую-то станцию. Ретромузыка. Песни в исполнении эстрадных певцов. Парень его возраста, слушая музыку, едет к родителям. Он поет, и в его песне угадывается человек, все еще живущий воспоминаниями о веселых днях в Вегасе.
На заднем сиденье лежит газета. Аккуратно сложенная втрое. Когда они миновали разбитый переезд через железнодорожную линию, Рой откидывается назад, берет газету за левый угол и кладет ее на колени Фрэнки.
— Ты ведь выполнял кровельные работы?
— Ты что, смеешься? — живо спрашивает Фрэнки.
— Раздел «соболезнования». Выбери что-нибудь подходящее.
— Газета очень старая?
— Две недели. Достаточное время для того, чтобы семья пришла в себя.
Фрэнки с готовностью впивается в газету, поглядывая на страницы с объявлениями о продаже автомобилей. Рой едва удерживается от презрительной гримасы. Чувство досады сжимает ему горло. Бессмысленно просить приятеля собрать мусор, и вступать с ним сейчас в спор также бессмысленно. Это хороший, хороший друг-подельник. Хотя бывало, что Рой оставался абсолютно безразличным к тому, что делает Фрэнки, к его небольшим причудам. К неряшливости, вульгарной одежде, к громкой музыке. Иногда они действительно чувствовали расположение друг к другу, иногда — просто терпели один другого. В последние несколько недель, после того как доктор уехал, все изменилось. Казалось, Рой погружается в океан обиды и негодования, а разливанное море гнева и раздражения захлестывает его. Кроваво-красные валы. Бросайся вглубь, взывают они, бросайся. Рой чувствует себя так, как будто ходит по линии прилива, осторожно пробуя воду пальцами ноги, но в последний момент отскакивая назад. Доктору хотелось поподробнее узнать об этих ощущениях. Все, что касалось этого, он, должно быть, записывал, и они обсуждали это в течение нескольких недель. Но док уехал. Так, наверное, все они и делают. Они уезжают.
— Я, помнится, пересекался с неким Изаксоном в Двадцать третьем квартале, — говорит Фрэнки, водя пальцем по колонке с некрологами. — Восемьдесят три года, остались жена и дочь.
— В том, что осталась дочь, хорошего мало. Она скорее всего там.
— А что с того, что она там, мы все равно провернем это дельце. Ты же сам всегда говорил, что не следует опасаться курятника…
— …да, да, но только если в нем не обедает лиса. Я знаю, что говорю, — вздыхает Рой.
Он не может поверить тому, каким он стал. Сейчас ему иногда приходит в голову мысль о том, что неплохо бы встретить прежнего Роя где-нибудь в тихом переулке между домами и выбить из него всю эту дурь. Перерезать ему горло. Временами такая мысль посещает его.
