— Сионист!
Ассимиляция утопия. Но утопия благородная. Она стремится к объединению всех народов. Ее идеал — едино стадо и един пастырь.
Вы же, наоборот, стараетесь создавать новые стада.
Куда вы зовете евреев?
Вы зовете народ в страну, которая никогда не будет его страною.
Вы отрываете его от живого языка и вместо него даете ему труп.
Ваша мечта — превратить народ-учителя в народ-пахаря.
Вы отлично понимаете, что из всех утопий сионистская — самая безнадежная утопия.
Тем не менее вы считаете себя единственными «друзьями народа». Вы гордо говорите нам:
«Не хотим встречаться с вами, не знать ни вас, ни о вас»…
О, конечно же, когда еврейский народ поймет, как обманчивы ваши мечты, он вспомнит, что мы не были с вами, и не на нашу голову падут его слезы и упреки.
VII
Однако я начал с «лирического обмена настроений», а перешел, кажется, в гневный тон.
Что делать!.. Есть такие вещи, о которых трудно говорить долго в «лирическом тоне».
Мне одинаково противен шовинизм, где бы и в ком бы он ни проявился.
Мне положительно все равно, кто говорит:
— Мы сами по себе. «Чужие» нам враги.
Все равно, говорит ли это «Союз русского народа» или сионисты.
Но… я не верю последним, когда они говорят «жестокие слова».
Я не верю, когда вы кричите:
— Мы ненавидим вас!
Это самооборона.
Вы хотите на удар ножа ответить выстрелом из револьвера.
И, как «самооборонческие» револьверы, ваши слова бессильны…
И, как «самооборонческие» выстрелы, ваши слова только дают возможность негодяям лишний раз крикнуть:
— А, евреи стреляют! Евреи нападают! Евреи хотят нас истребить!..
Как крик протеста самооборона уважительна.
Так я и смотрю на ваше «Письмо».
Это крик протеста. Это стон!
И только как стон ваше «письмо» заслуживает уважения.
В. Г. Тан. В чулане
К вопросу о национализме[187]
I
В. Жаботинский, очевидно, сумел заинтересовать читателей. С прошлого понедельника я получаю уже пятое письмо: «Когда и как вы ответите на статью В. Жаботинского?»
Я должен признаться, что взялся за перо не без особого естественного чувства. Мне больно разговаривать с В. Жаботинским, и я боюсь, что у нас не найдется общих слов для объяснения.
И напрасно он говорит мне комплименты (довольно кислые, впрочем) по поводу того, что я написал черным по белому: мы евреи. Слова эти написались сами собою. Ибо писатели бывают разные и различные чувства. Один боится травли и убегает в сторону. Другой боится только одного: быть вместе с выжлятниками[188]…
И когда «Новое время», и «Русское знамя», и «Колокол», и «Вече» с утра до вечера бросают грязью и кричат «жиды!», так естественно вспомнить: «я тоже жид» — и встать туда, на сторону гонимых…
