— Он хороший сын, Эльвира, — сказала Мария Федоровна, впервые назвав меня полным именем. — Очень хороший. — И, взглянув через плечо, спросила: — Тебе это ясно?
Я-то в конце концов кое-что поняла. Но мама ничего понимать не хотела.
— Он обманул нас! — кричала она. — Полгода ты целыми днями просиживала у них, как домработница. Зачем?! Он давно знал, что уедет. И нарочно молчал, чтобы не отпугнуть тебя от своего дома. Но я этого так не оставлю. Пусть он до отъезда переговорит с кем надо. Пусть все устроит. Иначе я лягу на рельсы перед его поездом!
— Ни в какой пушной институт я все равно поступать не собираюсь…
Мама тут же сравнила меня с жестокими дочерьми короля Лира. Она сказала, что эти дочери по сравнению со мной просто ангелы и пример нежных, заботливых деток.
— Перестань, мама. Мне надоели литературные сравнения. Давай говорить по-человечески… Институт, в котором работал Сергей Сергеич, вовсе не учебный, а научно-исследовательский. Понимаешь?
— Зачем же ты ходила к ним, на первый этаж, каждый день?
— Чтобы вылечить Марию Федоровну, — спокойно ответила я. — Мне было там хорошо. И я буду ходить туда чаще, чем раньше, потому что Мария Федоровна остается одна. Не толкай меня больше на хитрости, мама! Никогда не толкай… Слышишь?
Мои слова произвели на маму небывалое впечатление — она стала вдруг тихой, растерянной. И заговорила совсем просто, даже робко:
— Пойми, Эльвирочка, я же для тебя старалась. Только для тебя… Разве мне что-нибудь нужно? Всю жизнь я оберегала тебя, боролась за тебя. И с папой, и с учителями, и вообще со всеми…
— Ты боролась против меня, — жестоко ответила я. — А вот папа… Сейчас мне все ясно. Только он слишком быстро уставал бороться, а ты не уставала никогда!
Мама опустилась на диван и тихо-тихо заплакала.
Я подбежала к ней:
— Прости меня, мамочка! Прости… Я знаю, что ты любишь меня больше всего на свете. Но мы должны были поговорить. Прости меня…
Я утешала маму, потому что все равно… любила ее и не могла видеть, как она плачет.
Сергея Сергеича мы провожали вдвоем с Леной. Сквозь окно он до последней минуты кричал нам одно и то же:
— Не забывайте маму! Не оставляйте ее одну!..
Когда поезд ушел, Лена крепко взяла меня под руку, и мы пошли вместе с другими провожающими, которые, как обычно после прощания, были притихшими, опечаленными.
Я шла и думала о том, как хорошо было раньше, когда в два часа дня он приходил домой обедать — и читал газету, и ворчал. И ругал меня за то, что я не разбираюсь в международной политике.
