— Один живешь по-прежнему? — спросил я.
— Один.
В углу, где темнота делала предметы неразличимыми, кто-то завозился и хрипло зевнул.
— А это кто?
— Пес мой, Захар.
— Слушай, Шаман, ты же богатый. На что тебе деньги, коли ты в таком убожестве проживаешь?
— А ты кто такой, чтобы мое богатство считать? Я тебя в душеприказчики не приглашал, — от одного упоминания о деньгах Шаман рассердился, и сразу стало почти ничего не понятно из того, что он говорит. У него очень много щек, губ, языка, и когда он сердится, все это мясное рагу подается собеседнику, в разжеванном виде.
— Да просто я прикинул, сколько всего я перетаскал к тебе и сколько у тебя должно было остаться…
— Что было, то прошло, а что осталось, то мое, — буркнул Шаман. — Ты зачем ко мне пришел?
— Да вот хотел с тобой посудачить, а разговор у нас что-то не завязывается.
— Разговор не узел на мешке, чего его завязывать. Ты говори, зачем пришел, и иди себе. Я тебе не компания — гусь свинье не товарищ.
— Ишь, как ты разговорился-то. Только я не гусь, а орел. А ты и есть самая распоследняя собачья свинья, если ты старого товарища так встречаешь.
— Были мы товарищи. И еще был я барыга сдатный, а ты вор везучий. На том и товариществовали. А теперя я веду жизнь тихую, законом дозволенную, не нужно мне от тебя заработков.
— Шаман, никак и ты завязал? Что это на всех вас напало, как китайский грипп? Слушай, может быть, ты членом профсоюза стал?
— А что? А что? И стал! И бюллетень мне положен, и отпуск — все как у людей, — сердито забубнил Шаман.
— А со старых заработков не просят уплатить взносы?
— Кто же о них знает? — искренне ответил Шаман. — А делать больше шахер-махер нет резона. И накопленным попользоваться не успеешь — вмиг загремишь какую-нибудь гидростанцию строить.
— То-то я вижу, как ты пользуешь накопленное! Прямо прожигаешь жизнь. А с бабами как устраиваешься?
— Ни к чему мне это. Пора о душе подумать.
— Ну ты даешь… А работой доволен?
— Ничего работа, не соскучишься.
— Заработок приличный?
— Хватает.
— А где служишь-то?
— В лечебнице ветеринарной. Ты ведь знаешь, я животных люблю.
— Санитаром, что ли?
— Навроде этого, на машине санитарной. По дворам, по улицам отлавливаем бродячих кошек и собак.
— А потом что?
— Если здоровые — в институты их для опытов передают, а больных усыпляем. Укольчик кольнули — пшик, и готово!
Я как-то по-новому посмотрел на него — мордастая, опухшая орясина в синих кальсонах. Душегуб. Его по-другому и назвать нельзя было — душегуб, и только.
