— Не смертный, но грех. И перед собой — в том числе.
— Успокойся, немедленно ему позвоню!
— Я пойду с тобою: хочу слышать своими ушами.
Между этажами, на лестничной клетке, был телефон-автомат.
— Ты звонишь домой или в следственное управление?
— В управление.
— Будь осмотрительна: там все прослушивается, — брезгливо предупредила Полина Васильевна.
Туда Маша еще не звонила ни разу. Но Митя предупреждал, что пробиться практически невозможно: «Впечатление такое, что весь город в объятиях преступности или добивается оправдания». А тут он сам взял трубку. «Потому что со мной мама, — подумала Маша. — Это ее токи, ее тревога».
— Дмитрий… — Она запнулась, не зная отчества. Он подсказал: Михайлович. — Дмитрий Михайлович, это свидетельница Беспалова. Не торопитесь, пожалуйста… У меня есть дополнительные факты. И показания.
— Тогда увидимся сегодня же. Как обычно. — Это означало, что он придет к ней домой. — Вас устраивает, Мария Андреевна?
— Устраивает.
Он не подделывался под казенность: разговаривал, не изменяя ни голосу, ни манере.
— Мы успели! — еще не повесив трубку, успокоила Маша Полину Васильевну. — Слава Богу…
На полэтажа им предстояло подняться вверх. Маша впервые увидела, как это маме сложно.
Прежде чем проститься, Полина Васильевна вновь отважилась преодолеть себя:
— После того как ты рассказала мне об этой беседе с «четвертым человеком в стране», я все время хочу задать тебе один странный вопрос. Ты не рассердишься?
— Рассержусь? На тебя?
— В каком часу приблизительно ты покинула тот кабинет?
— В три часа тридцать пять минут. И не приблизительно, а точно: там на каждом шагу часы.
— Потом ты выносила свой женский приговор Парамошину. А когда встретилась с мужем, чтобы собраться и поехать встречать Старый Новый год?
— Ровно в пять тридцать. Он сказал, что взволнован моим долгим отсутствием. И я для себя уточнила время.
— До полуночи, выходит, оставалось еще шесть с половиной часов?
«И я могла сообщить мужу о том, что все подозрения с него на следующий день будут сняты!» Эта мысль, как ни странно, явилась к Маше впервые. О чем угодно размышляла в связи с главной трагедией своей жизни. И неотступно в ее рассуждениях присутствовало «если бы»: «Если бы я не пошла к Шереметову… Если бы Петю Замошкина освободила, а с корреспондентами беседовать отказалась… Если бы вовремя стала проверять сахар в крови у мужа…» Но чаще всего она истязала себя другой мыслью: «Если бы я рассказала правду о маминой болезни, муж бы в такой ситуации одну меня не оставил. Ложь во спасение привела к гибели».
