Сашка Серебровский, который и двадцать лет назад знал массу вещей, недоступных нам, уличным придуркам, сказал тогда, корчась от зависти:
— Нормальная бартерно-клиринговая сделка с высоким профицитом…
Вот так, грациозно помахивая в воздухе этим самым профицитом, украшенным черными прописными буковками «Adidas», нашей недостижимой мечтой, воплощенной немецким сапожником Ади Дасслером в недорогие удобные спортивные туфли, которые для нас были вовсе не тапки, а символ невероятно прекрасной, ошеломляюще роскошной заграничной жизни, наш друг Кот, хулиган и двоечник, шествовал на руках по пыльному паркету учительской к двери, где мы уже изготовились ловить его, страхуя на обратном перевороте.
А в учительской тишина была сказочная — будто их там цементом залили.
Сашка распахнул дверную створку, и Кот степенно вышел на руках в коридор. Я хотел подхватить его за мускулистые копыта, но он сдавленным голосом остановил:
— Отчепись! Вертикаль держу…
— И далеко ты так собрался? — невозмутимо, как всегда, поинтересовался Серебровский.
— Прочь из Москвы! Сюда я больше не ездок…
Он шел по коридору, за ним скорбно шествовали мы с Сашкой, а за нами бежала толпа школяров, визжа от восторга, улюлюкая и гогоча.
Когда Кот, осторожно переставляя на ступеньках ладони, стал спускаться по лестнице, Сашка спросил:
— Слушай, Котяра, а может, ты теперь всегда будешь ходить на грабках?
— Я подумаю, — пообещал Кот. — Писать неудобно — ширинку ногой не расстегнешь…
— Поможем, — заверил я и попросил: — Кот, а не можешь на пуантах? Слабо встать на пальцы?..
…Сейчас бы, наверное, девчонки сказали про Кота — «прикольный парень». А в те времена у слова «прикол» был совсем другой смысл — «иждивенец», «прихлебатель», «стололаз».
Вот это я могу точно сказать: никогда Кот Бойко не был приколом…
Проснулся, будто сбросил с себя сон, как душное, тяжелое одеяло.
Проспал посадку. Самолет уже причалил к терминалу. На Смаглия надели наручники. Майор Котов отсек остальных пассажиров, и мы потянулись по длинной складчатой кишке в здание аэропорта.
Из аэровокзала доносился мелодичный телебенькающий перезвон радиоинформации и вкрадчивый женский голос, будто сообщающий по секрету:
— Рейс 252 прибыл из Парижа…
На стеклянном портале красовался огромный рекламный биллборд — сусально-клюквенный силуэт Москвы с кремлевскими башнями и церковными маковками, перечеркнутыми размашистыми словами цвета мяса: «This is another World» — это иной мир!
