— Но тогда это место было ГОРАЗДО БОЛЬШЕ!
А потом Шуку, наверное, смотрит вдаль, на полузнакомые луга ее родины, видит крышу дома их ближайших соседей и думает: интересно, а Киммимид с отцом, которые нагнали нас в пути и несколько раз ночевали с нами вместе, а потом ушли вперед, уже добрались до своего дома? Должно быть, они уже устроились, а это значит, что Кимиммид непременно зайдет к нам, чтобы поздороваться!
Ибо здесь люди, до сих пор жившие в столь тесном соприкосновении друг с другом, в состоянии такого социального и полового бесконечного промискуитета в своих южных городах, залитых солнцем, деля друг с другом помещения, постели, работу и развлечения, решительно все делая сообща, группами и толпами, моментально разбредались кто куда и подальше друг от друга; каждая семья занимала свой собственный отдельный маленький домик здесь, на этих лугах, или еще дальше на север, среди холмов, а может, и в самой северной части континента, в озерном краю. Но если анзары и рассыпались по просторам севера, точно песок из разбившихся песочных часов, то объединяющие их связи отнюдь не рушились: они лишь видоизменялись. Теперь они объединялись друг с другом не группами и толпами, не десятками, сотнями или тысячами, а парами — или семьями.
— Ах, вот ты где! — радостно восклицает Мать, когда ее муж, отец Шуку, распахивает перед своей семьей двери их домика. — Ты, должно быть, обогнал нас на несколько дней.
— Добро пожаловать домой, — торжественно говорит он, и глаза его сияют. Мать и Отец берутся за руки, слегка приподнимая свои узкие клювастые головы в особом, интимном и одновременно обязательном, приветствии. И Шуку вдруг вспоминает, что видела, как они это делали, когда она была еще совсем маленькой. Когда они жили здесь, в этом доме, где она и родилась.
— Кимиммид только вчера спрашивал о тебе, — говорит ей Отец и смеется тихим клекочущим смехом.
Весна идет, весна уже у них в крови! И теперь пора отправлять весенние обряды.
Через луг приходит в гости Кимиммид, и они с Шуку подолгу беседуют, прогуливаясь по берегу ручья. Вскоре — может, через день, а может, через неделю, — он спрашивает ее, не хочет ли она потанцевать.
— Ой, я не знаю… — Она колеблется, но, взглянув на него, такого высокого, стройного, с чуть откинутой назад головой, уже застывшего в той самой позе, с которой начинается танец, тоже встает, но не решается начать танец, а стоит, хоть и прямо, но с опущенной головой и неловко висящими вдоль тела руками. Но желание танцевать все сильнее разгорается в ее крови, ей хочется выше поднять голову, гордо закинуть ее назад, широко распахнуть руки и танцевать, танцевать с ним…
