Мерлин улыбнулась:
— Мы едем к тебе?
Я как-то и не подумал о таком варианте:
— Ко мне? Может, лучше в твою гостиницу?
Она тут же безоговорочно прижалась:
— Нет, там репортеры, поклонники. В гостинице скучно. Хочу к тебе, мой милый русский.
— Ты хочешь ко мне…
Но у меня, у меня… У меня всего лишь однокомнатная малогабаритная квартира. И дело даже не в размере, а в том, что в ней никто не убирался с тех пор, как ушла Зойка. Там жуткая пылища. Там по углам и по креслам раскиданы грязные носки, рубашки, штаны и еще хрен знает что. Телевизор заплеван виноградными косточками. А кухня завалена заплесневевшими тарелками и сковородками, яичной скорлупой, сигаретными бычками в томате, оставшемся в консервных банках. А в ванной мутные брызги и потеки сверху донизу… Привести туда Мерлин?
— Я не могу… Это ужасно… Ты не представляешь, что это такое — берлога одинокого мужчины…
Но Мерлин закусила губку:
— Но я хочу, хочу «рашн экзотик». Зачем я летела сюда? Я хочу делать это в русской берлоге, с русским медведем…
Крыть было нечем:
— Хорошо. «Лет ит би…» Пусть будет так…
И мы обнялись и поцеловались. Я опустил руку. На грудь Мерлин. И тут же рядом взвизгнула тормозами машина:
— Куда вас?
— В Кунцево.
Авто рвануло с места. А я рванул что-то на Мерлин, прорываясь вглубь к теплому, к мягкому и упругому.
За минуты, которые мы мчались по затемненной Москве, я истискал ее сверху донизу, вдоль и поперек. Да и Мерлин не отставала — засунула мне руку в ширинку. Я аж застонал сквозь наши стиснутые губы. А шофер тут же тихо ржал.
Снизу пошло такое тепло, что я испугался опередить события, и отстранил ее:
— Подожди, Мерлин, не торопись.
Она сделала изумленные глазки:
— Но я хочу, хочу тебя.
— Здесь? — вздрогнул я.
Мерлин подтвердила:
— Да, здесь. Здесь, здесь…
— Полсотни баксов, — осклабился таксист, — не вопрос.
За Мерлин не жалко полсотни. Но заниматься любимым делом у этого типа на глазах, зыркающих на нас в зеркало заднего вида?
Я вгляделся в темноту улицы и облегчено вздохнул, увидев знакомый забор:
— Но мы уже подъезжаем, Мерлин.
Я внес ее благоухающую «Шанелью» в наш заплеванный и зассанный лифт. Чтобы она не промочила свое белое платье в зловонной слякоти, поднял повыше. На уровень трех букв, искусно выгравированных местным художником.
Ее локоны щекотали мою шею. Лифт тронулся. Быстрей, быстрей, а то ей приспичит прямо здесь, в зловонной клетке.
Мы вломились в квартиру. Я опустил Мерлин на пол. Она, видимо обезумившая от подъездных запахов, тут же ринулась к окну. Распахнула его. Наглый теплый весенний ветер рванул к ней под платье. Белое одеяние вздулось, раскрылось парашютом, обнажив ее ножки и трусики.
