Измученные, изголодавшиеся заключенные сидели вдоль стен грязной камеры. Некоторые лежали, двое были без сознания. В углу сидел только что вернувшийся с допроса русоволосый крепко сбитый мужчина в тельняшке. Один глаз его заплыл и не открывался. Выражение его лица не сулило тюремщикам ничего хорошего.
Ладо в изодранной черкеске сидел у стены напротив решетки, выпрямив спину, избитый — но не покоренный. Глаза его даже против его воли следили за самодовольным белым офицером, что прохаживался с саблей наголо вдоль решетки снаружи камеры.
Наконец взгляды их скрестились. Офицер остановился, опершись на саблю — и буравил взглядом этого оборванца. Но скоро он был вынужден отвести глаза.
— Ну, что пялишься, ты, черный ублюдок! — прошипел он, побледнев от злости, бегая глазами.
Ладо стал молча выпрямляться, скользя спиной вдоль стены камеры. Вся кровь в нем вскипела, он сдерживал себя невероятным усилием воли.
Офицер струсил. Испугался безоружного заключенного за толстой железной решеткой.
— Я тебе говорю, ты, черная образина! — кричал он, весь дрожа, — я тебе заткну сейчас пасть!
Ладо встал. Оттолкнулся от стены, с трудом сделал шаг вперед, потом еще. Все, затаив дыхание, ждали, чем закончится эта дуэль. Рука Ладо непроизвольно потянулась к правому боку, там, где обычно был кинжал — но схватила пустоту. Кинжал остался у тюремщиков. Под его взглядом офицер растерялся окончательно, но не желая подать вид, что струсил, он выкрикивал, хрипя от ярости, все ругательства, которые усвоил в юнкерской школе и в полку за все время службы.
Оскорбления были страшными.
И тогда Ладо сделал шаг в сторону, прижав руку к груди. Потом шаг в другую сторону. Потом все чаще и чаще. Заключенные стали медленно подниматься вдоль стен, аплодируя в такт. Ладо танцевал лезгинку. Танцевал яростно, самозабвенно вскрикивая, как, наверное, не танцевал никогда в жизни.
Офицер оказался под огнем презрения у всей камеры, и тогда он, вне себя от бешенства, схватил пистолет — и выстрелил сквозь решетку. Выстрел оглушил всех. Ладо упал на колено, потом стал крениться, сразу обессилев, как подрубленная под корень сосна. Потом упал на пол, глухо стукнувшись головой о каменный пол — и застыл навеки.
И тогда вперед вышел мужчина в тельняшке. Шаг. Еще шаг. Он встал перед решеткой, пошатываясь, закрыв собой упавшего Ладо — и вдруг рванул на груди тельняшку, разорвав ее в клочья.
— Не сме-еть, сво-а-лачь! — прохрипел он в лицо палачу.
