Наконец народ побежал. Мы поняли это по табуньему топоту ног над нами. Пыль и паутина посыпались с потолка. Стадион быстро пустел, воцарялась тишина.
И вот Бухман послал в мою сторону ненавистный взгляд, которого я давно ждал. — Кровь этих людей на твоей совести, — сказал он. — Вот результат твоего геройства. Говорил тебе лежи на полу и не рыпайся?! — Скажите, наконец, что произошло там у вас? — закричала Хана.
Тут я не выдержал, и брякнул: — Скажите-ка, лучше, Борис Михалыч, в какую махинацию вы нас втянули? Чего это в ЦК республики вас столько таскали перед поездкой.
В эту минуту в коридоре послышались слабые шаркающие шаги. За дверью стоял человек и рвал на себя ручку. Потом взмолился голосом с того света: — Пустите, хлопцы. Свой я…
Мы бросились к двери, откинули щеколду. Прямо с порога упал нам на руки попка. Мы положили его на пол. Лицо его было разбито и сочилось кровью. Хана обтерла его мокрым полотенцем, расстегнула китель, стала щупать ему грудь нет ли там переломов. — В больницу, немедленно! — Хана сидела на корточках и плакала. — Товарищ, миленький, у вас раны открытые, их шить надо, у меня, кроме йода и вазелина, ничего нет! Где у вас больница поблизости?
Тот мычал от боли, мотал головой. — Боря, ну не стойте же так, давайте пойдем. Там все давно кончилось! — Спешить нам некуда, нас не гонит никто!
Бухман нервничал. Потом подсел к попке. — Послушайте, — спросил он. Где сейчас может быть Дадиани?
Это имя подействовало на попку удивительно. Он сразу перестал скулить, гримасы боли сошли у него с лица. — Откуда хозяина знаешь? Зачем он тебе? Ну как же, как же! Сами знаете — установка была отдать им победу. Утешить, так сказать, ненависть… к русским! А я бы как раз и хотел иметь вас в свидетели: общим счетом мы же проигрывали, верно?! — Дурак! — ответил попка. — Прои-и-игрывали! — Простите, не расслышал? — Бухман наклонился ниже. — Что вы сказали? — Дурак, говорю! У власти — русские, милиция — русские! Им повод был нужен: баню на юбилей устроить! У-у! Давил бы я их в утробе матерной!
И Бухман поднялся На лице его выступило вроде бы прояснение.
Дождь кончился, на поле стоял белесый, балтийский туман.
Мокрый стадион сочился духом сырых недр. Гаревая дорожка налипала к обуви толстыми комками. Мы с Беном волокли раненого: спотыкались о камни, доски, ботинки, зонтики, обходили темные лужи крови.
У ворот стадиона возились люди. Там были опрокинутые милицейские машины. Обгоревшие их остовы дымили резким запахом шин. — Ступайте! заорали нам. — Идите отсюда, нашли на что глаза пялить! — С нами один ваш товарищ — крикнула Хана.
