И еще одна интересная особенность отличала Симку от его ровесников и по ту, и по эту, сторону трехметрового дощатого забора, выкрашенного маслянистой, тёмно-зелёной, скромной краской: — он, совсем нескромно, был очень похож на девушку… В раннем детстве это ещё совсем не огорчало его маму, зато это не нравилось самому Симе, с яростной злостью он отбивался от невесть откуда бравшихся взрослых дяденек, которые хотели поцеловать его в губы, пытались это делать, а Сима вырывался, убегал, и докладывал маме. Мама начинала нервничать, уходила к папе, и потом этого целовальщика Симка никогда в жизни мог не опасаться. Но приходили другие взрослые, и снова пытались его поцеловать. Чем это занятие могло им так нравиться?!
После, как-то так незаметно для себя, Сима уже не стал докладывать маме обо вся и обо всём, а о таких случаях, когда взрослый надоел поцелуями, он рассказывать и вообще перестал. Даже наоборот, стал рассматривать разрешение на поцелуй, как специальную награду дяде взрослому, за интересное поведение, и хорошее отношение, которую в общем-то надо экономить, хотя она всегда при себе, и меньше её не становится, но всё равно, — не каждому это можно. Вот сам он вполне мог бы и обойтись… Тем не менее умел подкрепить какую-то секретную, или не очень правильную, просьбу к взрослому таким вот предложением: — «сделаешь то, о чём я прошу, можешь меня поцеловать!», — и что особенно интересно: — не отказывались! То, что это было опасное предложение, мальчик понимал, но он точно знал, неизвестным ему самому чутьём, кому можно предложить эту секретненькую награду, а кому лучше просто сказать что хочешь быть лётчиком, — как Валерий Чкалов…
В десять лет он уже использовал все обычные мальчишеские способы онанизма, и считал, что нравиться взрослым вовсе не настолько стыдно и плохо как другие думают, и вообще открыл для себя все те мальчишеские пороки, которые мальчишки открывают для себя к десяти годам жизни. Такие умные вещи, как рефлексия, им в этом возрасте не угрожают, и Симка не задумывался над тем, к кому он собственно сам себя относит, к мальчикам, или к девочкам? Он был сам собой, а всё остальное это были проблемы для других, — но те, другие, тоже не слишком глубоко в эти проблемы вникали к его счастью, и поэтому над ним всегда было безоблачное небо, — как над Испанией перед франкистским мятежом… Но для себя мальчик четко различал тех взрослых, которым он бы «всё позволил», от тех, кому рассказывал сказку про Валерия Чкалова.
