А потом уехал и отец. То ли его фирма открыла филиал за границей, то ли ему посулили там что-то, то ли здесь, на родине, уже ловить было нечего, но факт — решил свалить. Это было однажды утром — отец сидел с газетой и пил апельсиновый сок, а Ксен с опохмела сонно полз по лестнице со второго этажа на первый.
— Знаешь, Артур, — сказал отец, расслышав его шаги. — Ты взрослый почти, тебе без двух месяцев восемнадцать, поэтому я с тобой как с мужиком поговорю.
Ксен рухнул в кухню и отвалился на газовую плиту.
— Голова болит, — сказал он.
— А ты всё равно послушай. Я за границу хочу ехать.
— А я не хочу.
— Ну тогда вот что. Дом я этот продам, а тебе куплю квартирку. Однокомнатную. Пока учиться будешь, буду деньги присылать. Забросишь учёбу — пеняй на себя. А пить-не пить, это ты сам решай, как тебе лучше.
На этом отец закрыл газету и ушёл.
— Голова-то как болит, — пробормотал Ксен. — Голова…
— У меня бы тоже болела, — отозвался Женя. Ногам было тепло, и вставать не хотелось — на них спала устроившаяся там ночью Рута, большая добрая мамка-грелка. — Хуле, так буянить… Чего вы там вчера так брутально заюзали?
— Фунги.
— Что?
— Фунги. Псилорубы.
— Ааа, грибы.
Наркоманы все до единого параноидальны. Наркоманы уверены, что телефонные разговоры прослушиваются, переписки в интернете прочитываются. Поэтому они говорят «хлеб» вместо «гашиш», «гербарий» вместо «трава», «почта» вместо «ЛСД», ну и грибы — тут много синонимов. Шрумзы, фунги, псилорубы, псилоцибы… Мало ли, ещё какие слова в ходу у разных наркоманов.
— Голова…
Ксен стоял у раковины и покачивался, словно надеялся найти некий магический ритм, избавляющий от головных болей. Включил холодную воду и опустил голову под струю. Стрижку он носил короткую, почти что налысо, с каким-то иероглифом, выбритым чуть выше правого виска; волосы намокли сразу, и вода слегка остудила мозг.
— Как Наташа?
— Я её привязал к кровати, чтобы не мутила, — отозвался из-под крана Ксен.
— Не мутила — что?
— Она хотела меня убить.
— Серьёзно, что ли?
— Не знаю. Может, приглючилось… Какая разница…
Женя вытащил ноги из-под Руты, слез с диванчика и пошёл в комнату.
Там было страшно.
Следы вчерашнего смотрели изо всех углов. Вещи, разбросанные в хаосе — словно кто-то пытался использовать их как элементы конструктора или мозаики, но не учёл, что они из разных наборов. Компьютер, накрытый покрывалом, сверху украшала подушка; из-под этой конструкции сдавленно слышалась странная музыка. Жене подумалось, что они не осилили по-другому остановить звук из колонок. Кресло лежало на боку, одна ножка у него была разломана в деревянное крошево, просто щепки и труха; рядом на полу — молоток. На стене висел лист бумаги большого формата, на котором красовался заголовок «мир» и какая-то закорючка в углу — синим фломастером, подпись «это гениально» — красным цветом, и другим почерком. Поверх всего этого карандашом было написано «Что это у меня во рту?» Лист был прибит тремя гвоздями — два сверху в углах, а один — в самом центре. Привязанная верёвками к спинке кровати Наташа мирно спала. До груди она была прикрыта одеялом. Волосы у Наташи были кошмарно растрёпаны, тушь и помада — размазаны, на щеке — кровавая царапина. При этом она всё же как-то умудрялась сохранять ангельское выражение лица.
