Глава 3
О, женщины, коварство – ваше имя!
– Гроза прошла, нас много уцелело, – подвёл философский итог Иврит.
– Уточняю, нас без потерь уцелело, – эхом отозвался Идиш.
– Ну и славненько! Вы не представляете, мальчики, как я рада вас всех видеть, – седеющие мальчишки чуть не подавились услышанным, а Майя продолжила свою приветственную речь, не обращая внимания на их обалдевшие лица. – Прямо как в сказке – три Ивана…
– Три болвана… – продолжил Иван, прервав выступающую на полу фразе.
– Ванюша, зачем ты так не справедливо и грубо отзываешься о своих старших товарищах?
– Что ты этим хочешь сказать?
– Только то, что не надо всех мерить своими умственными проблемами, прости, пробелами.
– Ну, знаешь! Вот и целуйся с этими мудрецами!
Шляпников сам не понял, для чего и как ляпнул эту глупую, почти детскую фразу. Однако, слово – не ветер, выпустишь – не поймаешь. Иван всем своим существом ощутил, что не только выпустил Джина из бутылки, но и вытянул из той проклятой ямы геморрой на свою, извините, мягкую часть тела. Подтверждения его опасениям не заставили себя ждать.
– Заметь, милый, не я это предложила.
Майя медленно, по-кошачьи, на четвереньках подползла к старшему Шляпникову, который неподвижно сидел на том самом месте, на которое сын накликал себе беду. К удивлению двух сторонних наблюдателей, которыми стали Шляпников младший и Тыква, Идиш притих, как под гипнозом крупной рептилии, которая подползала к своей жертве.
– Идиш, милый, а ты очень даже ничего мужичок, – прошептала Майя в самое ухо профессора.
– К-к-как? – сипло каркнул Шляпников старший.
– Ты хочешь знать как? А вот так, Диаматович!
Майка обвила его шею руками и повалила профессора на песок, начав удушение бесконечным поцелуем. Два оставшихся Ивана, закаменели на своих жоу-па (в переводе с монгольского «жоу-па» – подстилка для сидения). Как два истукана они, не мигая, наблюдали за происходящим. Иврит первый дал себе команду «отомри».
– Мять твою кашу! К-к-ва-а-ак!.. Тебе не стыдно! – встрепенулся Тыква, словно цапль заглотивший лягушку.
К удивлению истуканов ничего не изменилось. Идиш не отбивался, а распластался на песке, словно парализованный ядовитой слюной, напавшей на него хищницы.
– Папа?.. Ты там живой? – робко поинтересовался Иван.
– У-гу… У-гу… – словно филин в ночи отозвался Идиш.
– Что значит «у-гу»? – неистово заорал Иван. – Я тебе все перья повыдёргиваю, старый развратник!
