пьется, а те [--] — аминь, аминь. Так и должно. У Юрьева [--], слава
[15] богу, здоров — у меня открывается маленькой; и то хорошо. Всеволожской Н. играет; мел столбом! деньги сыплются! Сосницкая и кн. Шаховской толстеют и глупеют — а я в них не влюблен — однакож его вызывал за его дурную комедию, а ее за посредственную игру. Tolstoy
[16] болен — не скажу чем — у меня и так уже много [--] в моем письме. Зеленая Лампа нагорела — кажется гаснет — а жаль — масло есть (т. е. шампанское нашего друга). Пишешь ли ты, мой собрат — напишешь ли мне, мой холосенькой. Поговори мне о себе — о военных поселеньях. Это все мне нужно — потому что я люблю тебя — и ненавижу деспотизм. Прощай, лапочка.
Свер[чок] А. Пушкин.
27 oct.[17] 1819.
Адрес: Павлу Борисовичу Мансурову
11. П. А. Вяземский — Пушкину и А. И. Тургеневу. Ночь с 19 на 20 и 20 февраля 1820 г. Варшава.
Два слова, а может быть и более, Сверчку-Пушкину.
Поздравь, мой милый сверчок, приятеля своего N.N. с счастливым испражнением барельефов пиров Гомера, которые так долго лежали у него на желудке. Признаюсь, я вложил Эсхилу выражение ему чуждое. Проклятый, хотя и святый отец Брюмоа, ввел меня в соблазн: он сказал: "C'est une justice, que lui rendait Eschyle lui-même, qui avait coutume de dire, que ses pièces n'étaient que des reliefs des festins étalés dans l'Iliade et l'Odissée"[18]. Увлеченный поэтическим смыслом уподобления >{1} (а на поверку выходит: вымысла моего), я позабыл справиться или лучше сказать не позаботился справиться с другим источником, или по крайней мере с французским словарем, который, сказавши мне, что reliefs на [19] языке старинном значит: restes de viandes[20], меня избавил бы от преступления против Эсхила, а желудок г-на N. N. от барельефов, которые, легко сознаюсь с ним, не так скоро переваришь, как мясные объедки. За то уже Аристофановскую индижестию (которую кажется не мне подобает брать на совесть) не скоро выгонешь из него. Хотя я и не великой грек, но смею поручиться, что без всякого оскорбления греческой чести, можно всегда назвать Аристофаном каждого комика, которого бесстыдная дерзость выводит на сцену гражданина честного с намерением предать его осмеянию общественному. Тут идет дело не о даровании писателя, а о гнусном умысле человека. Убийцею Сократа в буквальном смысле не льзя назвать Аристофана: но Аристофан первый и всенародно донес на Сократа, как на безбожника, и вот почему Плутарх (опять чорт дергает меня) сказал о нем: "Шутки его самые низкие и отвратительные; он даже и для черни не забавен, а людям здравомыслящим и честным нестерпим; нельзя снести его надменности, и добрые люди ненавидят его злость!" После этого, кажется, нам грешным можно иногда и всуе даже употреблять имя Аристофана. Далее: в одной комедии своей [он] (название спроси у Преображенского моста, я запомнил) он именно о смеивает греческих трагиков в шутках самых плоских и низких, и вот почему Вольтер говорил о нем: "Ce poète comique, qui n'est ni comique ni poète, n'aurait pas été admis parmis nous à donner ses farces à la foire de St. Laurent"
