Он удалился в прихожую и возвратился с конвертом, который, как я увидел, проштампован был чиновником в Ланкастере. Письмо было от Дэниела Уэстбрука. Я надеялся, что оно от Биши: хоть меня и рассердил его поступок, он по-прежнему часто занимал мои мысли. Однако по неуклюжему почерку, каким выведен был адрес, я понял, что письмо не от Биши. На послании сверху было надписано «Каштановый коттедж, Кезуик».
Милый мой Франкенштейн!
Простите, что не писал ранее — мне пришлось заниматься одним деловым вопросом. Ни мистер Шелли (или же, правильнее выразиться, мой зять), ни Гарриет в таких вещах ничего не смыслят, поэтому вести переговоры по части арендования для них коттеджа вынужден был я. Сдает его фермер из Камберлэнда, до того ушлый, что куда до него лондонскому биржевому маклеру. Настоял на том, чтобы пересчитать цветы в саду — на случай, если мы выдернем хоть один! Гарриет выглядит очень счастливой, сияет радостью всякий раз, что мы выходим на прогулку к озеру или в горы… Семейная жизнь ей явно по душе, она ухаживает за мужем деликатнейшим и внимательнейшим образом: следит, чтоб он всегда был опрятен и чист с виду (порой, должен признать, к его недовольству) да пытается торговаться с деревенскими жителями, покупая необходимые вещи. Мистер Шелли часть дня проводит, запершись в спальне наверху, где он, по словам Гарриет, сочиняет; порой я слышу, как он декламирует стихи — думается, свои собственные. После он отправляется подолгу бродить по здешним местам, предпочитая делать это в одиночестве. Я уверен в том, что он любит Гарриет и печется о ней, однако привычки аристократов мне внове! Вечерами мы сидим вместе, и он читает нам из книги, увлекшей его за последнее время. Изучает он трактат мистера Годвина [17] о причинной обусловленности и вчера вечером процитировал нам утверждение философа о том, что в жизни всякого существа присутствует цепь событий, которые начались в давние времена, предшествовавшие его рождению, и продолжают идти упорядоченной чередой в течение всего времени его существования. Называется это детерминизм — умное слово, придуманное для сложного понятия. Я наверняка сделал ошибку в его написании. Вследствие чего, согласно мистеру Годвину, единственные возможные для нас действия — те, что мы совершаем. На мой взгляд, в этом слишком много фатализма, но мистер Шелли полагает, что это так. Гарриет с ним согласна.
На прошлой неделе мы посетили мистера Саути, у которого в этих краях великолепный дом, известный под названием Грета-холл. Вы наверняка слышали о мистере Саути благодаря его сотрудничеству с «Осведомителем». Был там, по чистой случайности, и один из поэтов Озерной школы, которого мистер Шелли боготворит. Имя мистера Вордсворта известно было даже мне — который, как Вы знаете, невеликий знаток поэзии, — и все мы выказывали ему подобающие благоговение и почитание. Полагаю, он наслаждался возможностью общаться со своим юным поклонником. Мистер Шелли продекламировал кое-что из собственных стихов, и мистер Вордсворт нашел их, как он изволил выразиться, «весьма приемлемыми». Они говорили на тему поэзии и морали, а мы с Гарриет, очарованные, слушали. Вот уж не думал, что столько гениальных мыслей может уместиться в одной комнате! Мистер Вордсворт не сошелся во мнениях с мистером Шелли — он выразил несогласие, когда тот увлекся темой королей и угнетения, на каковую с немалой охотой поговорил бы и я, однако старший собеседник продолжал стоять на своем. Он, полагаю, родом из этих мест, хоть с виду куда более утончен, нежели все остальные из встреченных мною здесь. Выговор его отнюдь не груб. У него длинный, покатый нос, а в губах наблюдается деликатная твердость; глаза его поразительно ясны; по отношению же к Гарриет и миссис Саути он проявлял манеры необычайно учтивые.
