Торквемада со своими неистовыми доминиканцами прочесывал города и села и постепенно пришел к ужаснувшему его самого выводу: зараза была везде! За те сто лет, что строгости только крепли, дурная кровь пропитала все общество.
Данные о числе высланных и казненных внушали трепет. Только за одну неделю 1487 года Торквемада проверил 648 природных мужских документов. В своих урологических исследованиях он был неутомим. «И урывал часы у сна», — как говорят о подвижниках науки.
Зло просочилось весьма глубоко. Много евреев успело укрыться за стенами церкви: то и дело у какого-нибудь архиепископа появлялось на столе кошерное мясо. А сколько новых христиан выдало себя привычкой готовить пищу с базиликом, жарить на сковороде, а по субботам довольствоваться скудной трапезой.
Любой общественный писсуар превращался в источник доносов.
При дворе, в магистратуре, среди высших военных чинов встречались и крючковатый нос, и по-особому торчащие уши, и робкий взгляд. Все это безошибочно выдавало евреев.
Так что здоровая жестокость гражданской войны в какой-то мере даже смягчала гнусность повседневного террора.
В аптеке Араны почувствовали, как круг замыкается. Шутки и всякий интеллектуальный вздор встречались теперь невеселым смехом. В нем ощущался трепет тоски, страх перед чеканной дробью шага Святого братства и палачей-доминиканцев, которые проникали повсюду, выпрашивая милостыню и шпионя.
— Нам не до судов! В огонь! Бог покажет: горит — значит еврей! Настоящие христиане не горят, они подобны зеленым ветвям с Древа жизни…
Той ночью началась очень странная и весьма важная для Колумба связь. Но сперва он пережил сильное потрясение.
В полумраке аптеки — лампа еще не была зажжена — он, задрожав, вдруг увидел Фелипу Мониз де Перестрелло. Бледную и прекрасную. Сердце его застучало. Да так сильно, что он сел прямо в чан с пиявками. В ушах зазвенело, как при обмороке.
У него хватило сил вглядеться попристальней: нет, то была не она, а Беатрис Энрикес Арана, бедная родственница аптекаря, дочь скромных торговцев базиликом, чесноком и корицей, казненных Торквемадой (он был родным дядей Беатрис и уничтожал — вместе с родственниками — свидетельства о собственном происхождении).
Беатрис спряталась в амбаре и смерти избежала. Потом ее принял у себя аптекарь, и теперь она жила у него. Жила, как может жить лишь человек, который хоть и не мертв, но спокоен и отрешен ото всего, будто принадлежит царству усопших. Поэтому никто не докучал ей любовными приставаниями и предложениями. И всякий луч света — натуральный или искусственный, — падая ей на лицо, казался отблеском костра.
