У него был облик воина, выбравшегося живым из пламени жестокого боя, уцелевшего в сражении с варварами. Он вызвал переполох среди рыбаков. А портные тут же громко защелкали ножницами, дабы собратья полдеху знали — близко опасность.
Его усищи топорщились, словно шерсть у кабана, самку которого коварно подстерегли и бесчестно убили охотники. Взгляд тигра, загнанного в клетку. Глаза с коричневыми прожилками метали золотистые искры. От него пахло потом, как пахнет от путника, долго ночевавшего под открытым небом. Пахло кожей военного снаряжения и проржавевшим под дождем оружием.
Он поднимался к Вико, грохоча коваными сапогами и звякая старыми ножнами. Кто бы поверил, что путь его лежал от самого Туринского герцогства, где был он застигнут in fragranti[11] обнимающим лошадь и целующим ее в губы — прямо посреди Piazza San Carlo — и где его обвинили в скотоложстве.
Он бежал от холодной могилы туманов. И искал всего лишь возможности жить, не превращаясь в собственную тень.
В ненавистном Берне, городе часовщиков, он. осмелился сказать, что «человек должен уметь преодолеть самого себя». В ту же ночь его жестоко поколотили. (С той поры он ревниво оберегал свою страшную тайну и мог открыть ее только тем, кто заложит фундамент подлинной Империи.)
Некоторые исследователи, Джорджо Тибон например, ошибочно полагали, что он оказался на юге в погоне за местом в ватиканской гвардии. Нет, планы его были иными, более высокими. Скажем, в данный момент он желал быть свободным и неукротимым, как те его предки, что голыми вскакивали на коней и мчались по промерзшим насквозь германским лесам, спасаясь от общественного порядка и коллективного образования.
«Морской воздух обожжет мне легкие, а солнце теплых стран покроет кожу бронзовым загаром». Эта мечта была самым серьезным его проступком, самой главной изменой. И его не простил бы ни один из военных трибуналов тех времен.
Так вот, точно известно, что воды он в Вико так и не нашел. Зато наткнулся на белокурого юношу, лежащего без сознания у ворот скотного двора.
Он смочил ему виски и губы водой с уксусом и, утешая, сказал с жутким германским акцентом:
— Держись, парень. После таких передряг мы становимся сильнее…
Но дальше основ сей варварской педагогики он продвинуться не успел. Совсем близко уже подступали мальчишки, что гнались за ним от самого порта. Они вопили. Швыряли камни. (Тогда в германцах все еще видели варваров, оборванцев и бездельников. Столь же диких, как болгары или цыгане.)
