Подошел Иванов-второй, небрежно бросил:
— В очередь на электрический стул?
Я сочувствовал однофамильцу: сейчас падет его роскошный каштановый чуб. Парень знал цену этому чубу, он удивительно шел к его лицу. Сползет на середину лба — задумчивость, сосредоточенность мысли, воля; откинется вправо — непримиримость, обида; распушится — удальство, мальчишеский задор. Как расстаться с этаким даром природы? Я даже задержался, чтобы посмотреть.
Парикмахер с тупым ожесточением вонзил металлические зубья машинки в густую шевелюру. Чуб отделился и тяжело упал на земляной пол. Иванов-второй взглядом проводил его в последний путь. И все! Открылась невыразительная, белая, без загара головка, такая же, как и у всех смертных, именуемых новобранцами.
И точно в насмешку снаружи палатки было пристроено зеркало: посмотри, каким ты был и каким стал! Иванов-второй не удержался, заглянул в него и по привычке встряхнул головой, будто отбрасывал чуб со лба.
Только Петька Стручков, кажется, радовался, что избавился от рыжей щетины. Он долго крутился перед видавшим виды парикмахерским трюмо, перегонял складки гимнастерки на спину, примерял так и этак зеленую фуражку и, кажется, остался доволен собой.
— Ну вот мы и настоящие пограничники!..
Но, мягко говоря, это было преувеличением. Седьмой день маршируем по плацу. Сержанты надорвали голоса. За это время медведя можно научить несложным приемам одиночной строевой подготовки. А нам эта наука не дается.
Вот и сегодня. Петька Стручков бесконечное количество раз отдает мне честь. Но стоит ему приложить руку к козырьку, как он теряет шаг, сваливает голову набок, машет левой, рукой, когда ее нужно прижать к корпусу. Кирзовые голенища болтаются на тонких икрах, точно ведра на палке. Потом мы меняемся местами.
Петька долбит:
— Плохо, Иванов-первый, очень плохо! Надо не глаза выворачивать, а голову повертывать. Два наряда вне очереди!
Я не очень верю в Петькину объективность, тем не менее стараюсь изо всех сил. Сержант, небольшого росточка, но удивительно стройный, перетянутый ремнем, оставил соседнюю пару и подошел к нам.
— А нога где? Где нога, я вас спрашиваю? — Я остановился и невольно посмотрел на ноги. Они были целы. — Когда отдаете честь, надо так печатать шаг, чтобы земля дрожала. Понятно?
Не очень, конечно, но делать нечего. Начал снова печатать.
— Да не то! — обиделся сержант. — Становитесь рядом со Стручковым. Вообразите, что вы офицеры и я отдаю вам честь.
