И можно было верить откровениям постового, ибо русский человек именно во хмелю честен и верен, но на следующее утро караул был сменен, а у Федькиной комнаты подремывал новый стрелец — совершенно трезвый, начищенный, с блестящим бердышом, исправной пищалью. Поверх красного кафтана у него был вывешен немалый серебряный крест и популярная иконка «Спаси, Пресвятая Богородица, от нечаянныя напасти». Такими иконками бойко торговали на Красной площади, и спрос на них рос неуклонно. Очень помогала Нечаянная в военных походах, почти полностью исключала пожарную и ледоходную опасность, наполовину уменьшала потери от кабацких драк и ночного разбоя. Примерно на четверть снижала произвол московских стряпчих. Еще более необходима была спасительница в опасной кремлевской службе. Выручила она и в этот раз.
Прошлый, ночной страж протрезвел примерно к полуночи, когда за охраняемой дверью раздался непристойный смех, и голос розового подьячего стал скакать по слогам какой-то странной грамоты:
— «Аще пре-лест-ну тварь има-хом, про-нзи ю креп-це!»… — Слышь, Федька, ты не спи! — тут дальше еще лучше идет! Византия! — подвывал скабрезный голос.
Одно за другим следовали слова непонятные, иноземные, и — видит Бог! — кощунственные. Храбрый часовой покинул пост, на цыпочках спустился в гридницу и выпросил у отдыхающей смены иконку для усиления свойств нательного креста. Освежился водкой, пообещал товарищам рассказать, что там было, и вернулся на место с новыми силами. Кое-как продержался до рассвета. Утренний сменщик принял пост вместе с Богоматерью, хотя с восходом солнца бояться было уж нечего. Кроме господского произвола.
Федя вышел из комнаты под утро после «всенощного бдения» и наткнулся на стрельца. Настроение у Смирного было шутливое.
— Ты, значит, тут зачем?!
— По служебной нужде, господин дьяк! — выпалил стрелец, тараща глаза в Федину переносицу.
Смирной игнорировал лесть. Он и сам частенько называл сотника Штрекенхорна полковником, а полковника Истомина — магистром.
— Ты чьим умыслом подслушиваешь? Известно ли тебе, что тут государево слово и дело сплетаются в единый узел, образуя истинное благоутробие?
Это было слишком сложно, и стрелец приготовился к обмороку.
Но Федор добивать не стал, проследовал на поварню за завтраком. Теперь из проклятой двери выкатил розовый Прошка. Он потянулся, зевнул, похлопал стрельца по спине и запел:
— Какое чудное утро, брат! Солнце сияет, льет Божий свет на купола сорока сороков московских колоколен! Отчего, ты думаешь, столь светла их позолота? — Заливной скосил хитрый глаз на стрельца.
