В то лето мне исполнилось тринадцать, и родители взяли меня с собой на праздничный ужин, устраиваемый всей общиной. Шумные и веселые спорадические торжества вызывали большой интерес у подростков. Я знал, что родители уже не раз посещали вечеринки. Обитатели квартала постоянно пытались сбить с пути своих соседей и вовлечь их в какие-то сомнительные мероприятия. К тому же мои родители любили время от времени поразвлечься. Правда, им в этом смысле не очень везло. Они часто шутили на тему скуки, царящей на подобных сборищах. Как-то вечером в самый разгар лета они привели меня на званый ужин, чтобы я мог изнутри увидеть жизнь этого скандального и ненормального дома.
Когда мы пришли, в доме уже было полно народу. По большей части бородатые неопрятные мужчины и принаряженные женщины, неприятно пахнущие дешевой парфюмерией. Многие, включая моих родителей, носили хипповые выцветшие рубашки и просторные блузки. На шеях у них висели массивные бусы, руки украшали браслеты. Угощение в основном состояло из запеченных цыплят с фасолью, баклажанов, тофу и еще каких-то блюд, названия которых я не знал. Еда стояла на длинном столе, но к ней мало кто прикасался. Все это смахивало на коктейль-вечеринку, где люди пьют пиво прямо из бутылок и курят самокрутки с марихуаной. Не заметил, правда, баловались ли мои предки травкой. Мама получила от хозяев стакан апельсинового сока с джином. Я решил не обращать на них внимания и направился к лестнице. На нижней площадке я увидел участников вечеринки, стоящих у перил. Из комнат наверху доносилась музыка. Очевидно, бродить разрешалось по всему дому.
Комната на втором этаже, с окном в сад, была открыта. Внутри находились три человека. Они небрежно развалились на матрасе с подушками, валявшимися прямо на полу. Молодая пара и Сверхкозел. По его голым волосатым ногам я заключил, что комната принадлежит ему. Стены совсем пустые, за исключением небольшой полки, на которой я заметил книгу Нормана Мейлера «Армии ночи», работу Сергея Эйзенштейна «Фильм как форма, фильм как чувство» и роман Томаса Пинчона «V». Все три заголовка надолго застряли в моей голове. Позднее, учась в колледже, я пытался читать эти книги и смог осилить лишь Мейлера. Возле полки стоял письменный стол, на котором лежали кипы бумаги. Несколько черно-белых открыток приклеены к стене. Скорее всего владелец стола вовсе не собирался украшать комнату, а просто импульсивно прилепил их туда. На одной из открыток я узнал Чарли Паркера, сжимающего в мясистых руках саксофон. Этот джазмен был идолом моего отца, являлся для него, возможно, символом ушедшей юности.
