Патрик уже был на ногах и пересек почти всю комнату с бокалом в руке, когда сам осознал это. Уставившись на бокал, он гадал, какого черта налил виски.
Покачав головой, отставил бокал и опять зашагал по комнате. Остановился у окна, и суровые складки на лице разгладились при виде роскоши английского сада, заметной даже в темноте, – в мерцающем свете медных фонарей краски казались еще богаче, еще насыщеннее.
Он мог представить ее здесь. Девушку лета, в белом платье, захваченную буйством ощущений. Она способна полюбить каждый цветок, каждый куст. Даже если это будут чахлые, невзрачные сорняки с благоуханными бутонами, она их тоже полюбит.
– Джордана, малышка, – мягко прошептал он, и его шотландский акцент усилился от охватившего душу смятения. – Ну что мне с тобою делать?
– Почему ты удивился, что Патрик возвращается завтра? – Рука Джорданы лежала на руке Рейфа. Когда он выразил желание увидеть входившее в славу растение в его естественной среде, она предложила ему прогуляться по саду.
– До этого он говорил, что ему придется задержаться на пару дней. А я, признаться, полагал, даже на пару недель.
– Он передумал. Это необычно?
– То, что передумал? Нет. А вот то, что оставил сделку в подвешенном состоянии, – да.
– Он наверняка знает, что делает.
– Раньше знал.
– Ты хочешь сказать – до того, как я появилась в его жизни?
– Ни из-за одной женщины он не терял головы так, как из-за тебя.
Сердце Джорданы забилось глухо, часто. В горле пересохло, дыхание вырывалось тяжким вздохом.
– Тебе виднее, – едва слышным шепотом произнесла она. – Ты же его хорошо знаешь?
– Лучше, чем кто другой. – Рейф зашагал в ногу с ней. – Мы познакомились здесь, в Штатах, в военной школе, и дружим уже двадцать пять лет. – Он почувствовал, как она легонько подтолкнула его, обходя выступавший на тропинке камень.
Уловив его удивление, она виновато объяснила:
– Никакой загадки или телепатии. Этот камень торчит тут уже много лет. Я натыкалась на него достаточно часто и наконец, чтобы спасти ноги, запомнила, где он находится. – Оставив разговор о своих успехах, она вернулась к Патрику:
– Сколько ему было лет?
– Двенадцать. Следующие шесть лет школа Патрика обучала, а меня приручала.
– Ты говоришь о себе так, словно был малолетним преступником.
– Не преступником, конечно, но порядочным дикарем. На нашу с Патриком долю досталось немало бед.
Мать Патрика оказалась настоящей стервой, предавшей собственную семью. Отец тяжело переживал ее уход, поэтому и отослал сына подальше. Не потому, что не любил своего единственного ребенка, напротив – любил настолько, что хотел избавить от печального зрелища распада семьи. Но Патрик все знал, большой уже был мальчишка, но все-таки не такой большой, как хотелось бы его родичам – от него ожидали, что он примет предательство матери и разлуку с отцом как взрослый. Ему редко удавалось побыть ребенком.
