Маив выставляла себя напоказ, уповая на приманки плоти, а его пульс заходился в бешеном ритме от вида невинной женщины в простой рубашке и джинсах.
Звук ее шагов заглушила вода, и прикосновение Джорданы застало его врасплох. Он дернулся, и резкое это движение заставило ее покачнуться, она бы упала, если бы его пальцы не обвились вокруг ее запястий. Джордана удержалась на ногах, но еще долго не могла успокоить дыхание.
– Мне очень жаль, – выдавил он наконец.
– Чего тебе жаль, Патрик? Что я чуть не упала?
Или же мы возвращаемся к старой песне? Тебе жаль, что я слепая?
– Слепота не мешает тебе быть желанной.
– Тогда почему же ты не стал заниматься любовью со мной?
– Девственность имеет такую цену, какую я еще не готов заплатить.
Цена, которую он не готов заплатить, – любовь.
Мечта каждой женщины, даже самой юной. Она пришла, чтобы отпустить его, а вместо этого согласна на половину мечты. Любить будет только она, безнадежно, тайно, и когда Патрик уйдет навсегда, она больше никого не полюбит. Рэнди была права: полюбить один раз в жизни лучше, чем ни разу.
– Девственность – не предмет купли-продажи или обмена. Девственность – не дар, но и не бич Божий, из-за нее я не становлюсь ни лучше, ни хуже. Я – женщина, со своими женскими желаниями. – Она положила ладонь ему на грудь; под насквозь промокшей рубашкой гулким, размеренным ритмом стучало сердце. – Ты мне нужен, Патрик.
– Не играй с огнем, Джордана. Можешь сгореть.
– Слишком поздно. Уже сгорела.
Он не знал, что она имеет в виду, – не хотел знать.
Она хочет его – этого было достаточно.
– Тогда поедем со мной. – Он притянул Джордану к себе, так что ее грудь вжалась в его влажное тело, и наклонился, чтобы поцеловать. – Поедем со мной в Шотландию, – прошептал он ей прямо в губы. Это меньше всего входило в его намерения, но если у нее хватит мужества согласиться, то хватит мужества и вынести конец. – Поедем со мной, и на какое-то время весь мир станет нашим. Я подарю тебе восходы и закаты, дни, наполненные солнцем и цветами, целые ночи любви.
– Да. – Джордана уже тянулась к нему, хотя и понимала, что он предлагает ей любовь плоти, но не сердца. Луна блестела на ее ресницах, мокрых от слез, которым она ни за что не позволила бы пролиться. – Я поеду с тобой, Патрик. Куда угодно.
– Нет! – Когда он понял, о чем попросил, когда понял, на что она согласилась, возражение взорвалось в нем мгновенно, отчаянно. Пальцы его сомкнулись на ее запястьях. Загнанный в ловушку человек сражался с наступающими на него стенами. Ярость, кольцом свернувшаяся в душе и ожидающая своего часа, ужалила его, словно гадюка. Обливаясь холодным потом, он отбросил ее руки. Патрик Маккэлем никогда слабаком не был. Он управлял собственной судьбой, слушал голос только собственной совести – и ничьей другой. Он ни перед кем не склонял головы.
