Тревога | страница 38



Надо быть дураком, чтобы при ней кого-то  хвалить. Посмеяться, поехидничать — это да. Но теперь Слава больше делать этого не мог. Он убедился давно, что брат с сестрой ничего из себя НЕ КОРЧУТ. Все у них просто и на самом деле по-хорошему. Если обедают, и ты с ними ешь. Если играют, и тебя в игру берут. Если читают, то как придешь — книга побоку. Да и вообще, пока у них сидишь, Вика то яблоко где-то откопает и на три части поделит, то конфетину даст. Один раз он точно убедился, что та вторая конфетина, которую Вика дала ему, была у нее последняя. Выходит, бывают и не жадные среди людей?

Конечно, не все он понимал в жизни брата и сестры и не все ему нравилось.

Спрашивается, например, и чего это они все время хохочут? Посмотрит один на другого — и готово! Ссорятся тоже чудно, как в кино! Один скажет слово — помолчит. Другой скажет — помолчит. Нет чтобы наорать, как у людей, или треснуть разок в свое удовольствие, а то словечки да взгляды. В особенности Вика. Поглядит долго-долго — и брык, отвернулась. И молчит. И прохаживается. А потом ни с того ни с сего поднимет руку и, как на собрании, громко объявляет: «Мир!», и он в ответ: «Мир!» — и опять как психи ржут. А раз подбежала она к нему и безо всякого стыда — чмок его в ухо!

Чего не любил Слава, того не любил — когда тискаются или поцелуями слюнявят. Это в городе соседи у них такие, ПРОСТИ ТЫ, ГОСПОДИ, ЛИЗУНЫ. Отец приходит с работы — и с порога младшего чмок-чмок, среднего чмок, потом самого старшего, а после уже и мать ихнюю целует. И это каждый день! Можно подумать — из Антарктиды вернулся. Сто лет своих не видел — тьфу!

У этих тоже, наверно, дома так.

Но больше всего удивляло Славу, что они при нем обо всем говорят, даже и не умеют скрытничать или показывать, как, мол, богато мы живем. У нас и то и это есть… Ни черта подобного. С первого же дня — все в открытую. Сегодня вечером, например, Вика выдвинула при Славе ящик тумбочки и сказала: «Преступники мы с тобой, у нас кошмарный перерасход, мы до субботы уже не доживаем».

Костя сначала поскучнел, а потом (больше всего это Славка в них обоих не любил), закатив глаза, пошел изрекать: О БЕССТЫД-НААА-Я, ТЫ ПОЗОРИШЬ ОТЧИЙ ДОМ! ТЫ РАЗОРЯЕШЬ РОДНОГО ОТЦААА!

Потом как ни в чем не бывало полез в ящик, пересчитал деньги и нормальным голосом сказал:

— Придется исключить мороженое.

У Славы пронеслась мысль: а вдруг он за их счет сегодня угощался. Но приятнее было думать, что за счет Гришки, и он с удовольствием повторил про себя мамкино «пускай».