Валька подошел, постоял у старой ели. Послушал и догадался, кто исклевал под нею сугроб. Сам же снег, тот, что выпал вчера на мокрые иглы, на обледенелые ветки березы, а теперь, пригретый солнцем, летит и летит, на лету превращаясь в острые, колкие капли. От них и идет по всему лесу такое задушевное шуршание. Иногда мягко плюхаются плотные круглые комья снега. Они сидят еще кое-где в изгибах ветвей и ждут, когда оттуда их скинет ветер.
Валька шагал по запорошенной просеке, ощущая под снежным пухом лед; поглядывал по сторонам и думал: «Интересно, а как это получилось, что одни деревья — ели, а другие — березы?»
Ему захотелось постоять в голубой тени старых елей, подле слабенькой березки. Под всеми ее почками, под всеми узелками ветвей — везде, где только можно было удержаться, висели большие матовые шелковистые капли.
Валька постоял еще немножко, и — как будто специально для него — березка вспыхнула. В каждой капле — по огоньку. Валька поднял голову вверх и в узком еловом ущелье увидел широкий луч солнца. Он торчал, как доска, приставленная косо к небу. Но это только так казалось, когда стоишь в тени. На самом деле луч был прозрачный, и что в него ни попадет, сразу делается цветным и новым.
Валька помедлил и вошел в луч. И с ним тоже что-то произошло. Он заорал и помчался, подпрыгивая, по обледенелой дороге. Нашел палку и, размахивая ею, кинулся на елки, бил их по лапам, отплевывался от иголок и воды, летевшей в лицо, протыкал хрустящие сугробы, проваливался в них, хохотал и никак не мог угомониться. Домой его погнал голод. Шел он тем же путем, по широкой, укатанной санями просеке. Но теперь глубокие санные борозды затопило зеленой водой. В лесу лльно пахло свежими огурцами, и это было очень гранно. Скоро послышалось истошное Катькино блеянье.
— Оглохли они там, что ли, не могут скотину выпустить! — выругался Валька и прибавил шагу. Но только вошел во двор, остановился. Снегу здесь как не бывало! По всему двору непривычно и густо чернела земля под блестящими лужами. По лужам вдоль и поперек шлепали чумазые, тощие, счастливые куры.
В конце двора, на обсохшем сером крылечке, стояла Варвара Ивановна и, задрав к небу голову, улыбалась. Раз или два всего и видел Валька, как она улыбается.
Громко хмыкнув, он локтями подтянул портки и, вызывающе глядя на бабку, пошел чесать по воде напрямик через двор, всем видом своим говоря, что имеет право быть счастливым не меньше курицы.
