Валька оглянулся на снежную равнину, лежавшую между селом и станцией, на старый косой тополь, который отсюда был не больше бабкиного банного веника. Смотрел, прикидывал и не мог толком себе представить, как по всему этому пространству идет вода. Труднее всего было именно то, что «идет» и, по словам Ефима, силища в ней страшная.
В Москве как-то водили Вальку на Чистые пруды. Там ему понравилось именно то, что вода так тихо лежит и, если в нее не бросать камешков, хорошо видны решетки, деревья, голубой ларек — правда, все вниз головой. Но вот как вода идет, Валька не видел.
Один раз в трамвае переезжал Москву-реку. Постарался вспомнить. Вспомнил. Никуда она не шла, а так, чуть-чуть шевелилась.
В лесу было сыро и гулко.
Елки линяли, как собаки. Снег под ними сплошь усеян рыжими и черными иглами. Сугробы сильно осели, а некоторые выглядели так противно, как будто на них высыпали картофельные очистки. Неприятно стало в лесу и пусто. Летом казалось — ему конца нет, а сейчас — только вошли они с Ефимом, тут же и вышли.
На опушке их нагнал паровозный гудок. Свободно пройдя сквозь поредевший лес, он прозвучал пугающе близко. Ефим остановился и, оскалив зубы, напряженно слушал.
— Ты что, боишься? — спросил Валька.
— Не боюсь, а слышать не могу! Гудок слыхал? Ну, провоз, который сейчас прошел?.. Голос у него в точности «Память Азина».
— А что это такое?
— Пароход местной линии. Углич — Кострома… Пошли домой!
Он всю дорогу промолчал, как будто Валька чем-то его обидел.
С этого времени Ефим снова стал чужим. С сестрой и то почти не разговаривал. Из дому не выходил. Сидел на табуретке часами, точно и не дома он. Гришка с Ксюшей ругаются при нем, а он сидит — то прикроет глаза, то откроет, и ничего, можно подумать, не понимает по-русски.
Если обращались к нему, отзывался хмуро:
— Ну?..
Тут я, мол. Жив, не помер еще…
Но даже и в таком настроении, если, бывало, все уйдут из комнаты, Ефим протягивал руки к Вальке и, когда тот приближался, тревожно говорил все одно и то же: «Скоро она вскроется, слышь?!»
Валька молчал, подавленный. Он знал, что она — это Волга.
И снова ночью шумела метель. «Эта уже наверняка последняя», — думал, засыпая, Валька.
И конечно, наутро все улеглось.
Он выбежал на крыльцо и от неожиданности остановился: не верилось, что за одну ночь может свалиться столько снега. И почему он разлегся волнами? Как будто не падал сверху, а откуда-то прихлынул и застыл. Снежные гребни с одной стороны были розовые от солнца, с другой — совершенно синие. В ясном небе висел аккуратный снежок луны. Он тоже с одной стороны был розовый от утреннего солнца.
