Долго бы они просидели так, но во дворе послышалось пьяное пение Гришки. Гришка всегда напивался, когда Ксюша ездила по делам в город.
Ефим вскочил:
— Давай пойдем, походим. — Он в одну минуту нашарил на стене свою куртку, нашел шапку, оделся.
Валька с трудом отыскал в темноте свое пальто.
Когда они вышли на крыльцо, через двор от плетня к плетню мотался Гришка, постепенно приближаясь к дому, да еще гнусным голосом пел:
Наш пароход, вперед лети,
В коммуне остановка…
— Вот стервец! — тихо выругался Ефим и крепко сжал Валькину руку.
Валька и сам понял, что Гришка поет назло Ефиму. Во-первых, в этой песне — «наш паровоз», а не «пароход», а кроме того, раньше Гришка всегда пел: «Одна возлюбленная дама всю ночь гуляла до утра».
— Куда пойдем? — спросил Валька.
— Веди в лес.
Ефим стал угрюмым. Он больше ни слова не сказал про Волгу. А Валька обиделся: для чего говорить неправду? Никуда они не поедут, и будет он всю жизнь пропадать тут.
Метель немного улеглась. Теперь дул острый ветер без снега. Они пошли просекой по санной дороге.
— Дом еще видать? — спросил через некоторое время Ефим.
— Нет.
— Давай постоим. Говори, что видишь.
Валька заволновался и не мог говорить.
— Ну! — требовал Ефим. — Небо чисто или в облаках?
— Чистое.
— Звезды есть?
— Мало, — виноватым голосом отвечал Валька.
— Какие они? Говори…
Слепой стоял, подняв лицо к небу, и в горячей ладони мял Валькину закостеневшую от холода и волнения руку.
— Они, — начал Валька, — неровные… — Он сощурился, подумал и добавил: —Как будто их нацарапали гвоздем.
— Это от морозу звезда брызжется, оттого что небо чисто-синее.
— А ты откуда знаешь?
— Помню покуда, — ответил Ефим и замолчал надолго.
Они прошли еще немного и остановились опять.
— А елки маются? Погляди-ка наверх.
— Маются, — Ефимовым словом ответил Валька, следя за тем, как в синем небе ветер качает черные кресты верхушек, как с белых отягощенных лап то здесь, то там осыпается снежная мука, словно ветви растопыривают пальцы и пропускают лишний снег.
Было глухо и неузнаваемо в знакомом Вальке лесу. Все кругом попряталось, закуталось, даже никому не нужные мертвые сучья.
Валька посмотрел на Ефима, и ему захотелось плакать. Ефим стоял как ствол, неподвижный и ровный, только голова его медленно поворачивалась в ту сторону, откуда доносилось тонкое поскуливание ветра. Он очень странно слушал — всем лицом, и шапкой, и курткой, а ветер все время переносился с места на место, как будто по лесу бегает потерявшийся щенок.
