Пока была занята, не думала, что делать. Когда легла, мысли сами нахлынули. Что делать? Держать его в приюте нельзя — Ядвига выдаст. Сама, как грозилась, заявит в полицию. Те придут и заберут ребенка. А Ципора говорила, что маленьких детей… головкой о дерево. Неужели эту крохотную, рядом лежащую головку?.. Страшно даже представить себе это… Вернуться с ним в приют нельзя — Марите тоже против. Опять стоять с ним на углу?.. Но в гетто тоже не берут. А конвоир ее загонит вместе с ними.
Вернулась обида на Ципору. Но не надо о ней… Ведь ей плохо… Очень плохо…
Она не почувствовала, как засыпает. Проснулась оттого, что малыш заерзал. Видно, мокрый.
Чтобы не простудить его, подсунула под одеяло хоть и холодные, но сухие тряпки, перепеленала его, опять сделала «соску» из подслащенного хлебного мякиша и заторопилась на работу.
И все-таки опоздала, зато Ядвиги уже не было. Марите ни о чем не спросила. Только Текле, здороваясь, сочувственно вздохнула. У нее, когда подносила бутылочки с молоком голодным малышам, руки дрожали. Ей слышался жалобный плач в пустой квартире.
Наконец она не выдержала и, когда Марите рядом не было, призналась Текле, что не отдала ребенка. Объяснила, что женщины, которых проводили мимо, не взяли, одна даже спросила: «Зачем, чтобы его убили?» А конвоир принял ее за еврейку, хотел загнать вместе с ними в гетто, она еле убежала, боялась, что он выстрелит в спину.
Текле, слушая, крестилась, слава богу, что убежала, что и сама, и дитя живы. Значит, такова воля Божья, чтобы он жил. Только плохо, что ребенок у нее дома, один, наверное, голодный, мокрый, и заходится от плача. Пусть скажет Марите, что ей нездоровится, и пойдет домой.
Марите, конечно, согласилась днем покормить и ее подопечных. Даже посоветовала померить температуру и, если завтра не станет лучше, еще на один день остаться дома.
— За то, что мы требовали этого еврейчика вернуть, не обижайся. Еще скажешь спасибо. Ничего не поделаешь, такова их судьба, а нам никто не имеет права накинуть петлю на шею.
От этого «петлю на шею» ей стало еще хуже. Хотя и так не притворялась, ей на самом деле было плохо.
Пока они с Марите были в спаленке, Текле положила ей в сумку две бутылочки молока и, провожая, шепнула:
— Вечером, по дороге с работы, зайду к тебе и заберу вас к нам. Соседка держит козу, будет чем кормить. У Степонаса сердце доброе, не откажет. А в воскресенье понесем ребенка крестить.
Гражина хотела сказать, что мать малыша будет недовольна, но промолчала.
