– Но с Тамарой Рудольфовной они ругались? Об этом все говорят.
– Конечно, ругались. Две властные женщины в одной палате… Напрасно Светлана Тимофеевна устроила такой эксперимент. Но все же они уважали друг друга, ценили. Честное слово. Ругались, а потом вместе вспоминали своих старых знакомых и друзей. Очень тепло всегда говорили о моем бывшем супруге. Вы, наверно, про него слышали?
– Да, – кивнул он, хотя никогда раньше не слышал о таком министре. Но ему не хотелось ее огорчать.
– Хочу вам сказать, что у нас очень дружный коллектив, – сообщила Ярушкина, – не ищите здесь какого-либо заговора. Мы все знаем, что заместитель главного врача не ладит со своим шефом, но это их личные проблемы. А наши проблемы – достойно прожить до конца и так же достойно уйти.
– Я могу уточнить, чем вы занимались в ту ночь. Спали или…
– Не спали. Мы вместе с моей соседкой смотрели изумительную передачу про наш балет. Какие имена, какие звезды! И вы не поверите, но там упоминали и Марину Шаблинскую. Честное слово, на глазах у моей соседки были слезы гордости. И я тоже заплакала. Это так приятно, когда тебя помнят спустя столько лет!
– Да, – согласился он, – это помогает жить.
– Нам даже сделали замечание, чтобы мы выключили телевизор и соблюдали режим. Но мы все равно досмотрели ее до конца.
– Вы мне очень помогли, – сказал Дронго. – Еще один, последний, вопрос. А Клавдия Антоновна знала, что Боровкова просила прощения у Угрюмова? Или об этом знали только пациенты хосписа?
– Конечно, знала. Я ей сама обо всем рассказала, – удивилась Ярушкина, – и вообще у нас секретов не бывает. Все и всё про каждого знают. Такая у нас общая жизнь. Людей немного, и все на виду.
– Понятно. Идите на обед, иначе вы опоздаете, – взглянул на часы Дронго. – И простите меня еще раз за то, что я вас задержал.
Она поднялась и вышла. Тут же вошел Вейдеманис.
– Странное дело, – сказал Дронго, – вчера Клавдия Антоновна в твоем присутствии рассказала нам о том, как Боровкова оскорбила Угрюмова. Оказывается, об этом знали все. И многие присутствовали в столовой, когда Генриетта Андреевна кричала на Угрюмова. Но все знали, что она потом извинилась. Понимаешь, какой парадокс? Рассказав нам о скандале, она ничего не сказала об извинениях Боровковой. А ведь ей лично говорила об этом Ярушкина. Вот такой непонятный факт. Получается, что она хотела нас уверить, будто пациенты не очень любили умершую. При этом она точно знает, что Боровкова умерла не своей смертью. Слишком много неприятных совпадений.
