– Я вас понимаю. Спасибо за то, что нашли для меня время.
– Не за что, – пожал плечами Мишенин.
Дронго вышел из палаты и увидел в коридоре Вейдеманиса.
– Пришла Ярушкина, она ждет тебя в комнате завхоза. Только учти, что у них в час дня будет обед. У тебя мало времени.
– Я помню насчет обеда, – кивнул Дронго.
Ярушкина сидела на стуле в голубом халате и терпеливо ждала. Увидев вошедшего Дронго, она улыбнулась.
– Вчера вы покорили всех наших женщин, – сообщила она.
– Я старался изо всех сил.
– У вас получилось. Такой красивый жест. Все наши говорят только про вас.
– Спасибо. Извините, что я не даю вам отдохнуть сразу после ваших процедур.
– Ничего, – сказала она, – у нас скоро будет обед, и мы все равно должны будем идти в столовую.
– Вы уже давно находитесь здесь?
– Да, можно сказать, что я старожил. Уже восемь месяцев. Говорят, что так долго здесь никто не задерживался.
– Желаю вам прожить еще столько же.
– Спасибо, но это уже нереально. После того как я осталась совсем одна, то решила, что это место самое подходящее для меня.
– Насколько я знаю, ваш супруг уже давно покинул вас.
– Давно, – согласно кивнула она. – Он был прекрасный человек. Мир его праху. А я жила вместе со своей старшей сестрой. Она умерла в прошлом году, и я решила, что не должна больше никого беспокоить. Собрала вещи и переехала сюда, тем более что у меня к тому времени нашли целую кучу болезней.
– Вы мужественная женщина, – сказал Дронго. – Насколько я слышал, вы раньше были знакомы с Шаблинской.
– Кто не знал Марину Шаблинскую в нашем городе! – всплеснула руками Ярушкина. – Она была звездой, примой, настоящей балериной… Не такой, как нынешние. Ногу нормально поднять не могут, а уже считают себя звездами. Если бы она жила на Западе, то давно была бы миллионершей. Но в наших условиях… Квартиру она оставила кому-то из родственников, а сама переехала сюда, когда врачи поставили ей такой неприятный диагноз. Она прошла уже через две операции и сохраняет такую веру в жизнь, такое мужество, что всем остальным нужно просто у нее поучиться.
– Вы правы. Но, насколько я понял, не все в вашем хосписе проявляют свои лучшие человеческие качества. Некоторые проявляют и худшие.
– О ком вы говорите?
– Например, умершая Боровкова или Тамара Рудольфовна.
– Об умерших нельзя плохо говорить, – напомнила Ярушкина, – но насчет Тамары… У некоторых действительно портится характер, но люди все равно остаются людьми. Может, вы слышали историю, как покойная Генриетта Андреевна накричала на Угрюмова в столовой. Стала упрекать его, что он сам загубил свою жизнь, разрушил печень алкоголизмом. Он встал и ушел, чтобы не спорить с ней. А она потом долго плакала. Понимала, что зря обидела человека. И вы знаете, что она сделала? Пошла к нему в палату и попросила прощения. Я стояла рядом в коридоре и все сама слышала. Она не постеснялась пойти и попросить прощения. Конечно, я сразу об этом всем рассказала. Она была немного взбалмошной женщиной, властной, сильной. Сказывалась ее прежняя работа – столько тысяч мужиков было в ее подчинении! Но на самом деле она была очень тонким, чувствительным человеком. Вы бы видели, как она относилась к Казимире Желтович – ведь она знала еще ее отца, профессора Станислава Желтовича, который был сыном царского сановника. Он был известным архитектором. В Санкт-Петербурге даже есть дом Желтовича. Дом ее деда. Их не посмели тронуть даже в тридцатые годы, когда арестовывали всех, кого только могли. Поэтому я всегда говорю, что нельзя судить о человеке только по его словам. Нужно посмотреть и на его поступки, на его поведение.
