– Откуда вы знаете? – не выдержала Светлана Тимофеевна. – Вы, по-моему, армянин, а не мусульманин.
– Я бакинский армянин, – мягко ответил Сурен Арамович, – и первые тридцать пять лет своей жизни жил в Баку, который покинул после известных всем событий в Карабахе. Но традиции мусульман и их обычаи мне хорошо известны. Они будут категорически против вскрытия. Вообще у мусульман, как и у евреев, принято хоронить человека в день смерти. Еще до заката тело должно быть предано земле.
– Непонятный обычай, – снова не выдержала Светлана Тимофеевна. – Они так торопятся избавиться от своих покойников?
– Нет. Этот обычай связан с теми местами, где зародились иудаизм и ислам, – пояснил Мирзоян, – жаркие пустыни. Там нельзя долго оставлять тела умерших. Они начнут быстро разлагаться и вызывать ужасные болезни.
– Вы у нас эрудит, – кивнула Клинкевич, – спасибо, что пояснили.
– Значит, подготовьте все документы, – мрачно попросил Степанцев. – Что у нас еще?
– Радомиру Бажичу сегодня опять было плохо. Где-то после четырех утра, – сообщила другая женщина-врач. У нее было немного вытянутое лицо, собранные под шапочкой русые волосы, светлые глаза.
– Людмила Гавриловна, – обратился к ней Степанцев, – что вы советуете? Его приступы начали учащаться.
– Нужно переводить его в реанимацию, – вздохнула Суржикова, – в любой момент он может окончательно потерять сознание. Кажется, он это чувствует. Боли усиливаются, и постепенно больные клетки теснят здоровые. Как только процесс затронет лобные доли мозга, все будет кончено. Он потеряет свою индивидуальность.
Она сказала это довольно бесстрастным голосом, как говорят врачи о своих больных, но было заметно, что она волнуется.
– Что-то не так? – спросил Степанцев. Он тоже почувствовал ее волнение.
– Не знаю. Не хочу говорить, – она снова тяжело вздохнула, – вчера днем я с ним разговаривала. Он понимает, что у него остались последние дни, возможно, часы. Только спросил меня, верю ли я в Бога. Я сказала, что в Николаевске есть православный священник, мы можем позвать его, если он хочет исповедаться. Можно пригласить даже католического священника из Санкт-Петербурга, если он католик, но Радомир перебил меня и снова спросил, верю ли я в Бога. Я честно призналась, что я агностик. И тогда он спросил меня: зачем Богу нужно было создавать его, чтобы убить в столь молодом возрасте? Для чего нужна такая жестокость и такое непонятное применение сил? Или его пример должен послужить кому-то наглядным уроком?
