– Марина Леонидовна Шаблинская, – представил ее Мокрушкин, – народная артистка республики, лауреат Государственной премии, бывшая прима Мариинского театра.
Она поднялась и величественным движением протянула руку. Дронго, не колеблясь ни секунды, подошел и поцеловал ее сухую руку. Она даже вздрогнула. Выносившая с кухни поднос кухарка уронила его от неожиданности, и посуда загремела по полу. Ярушкина на миг замерла, затем захлопала в ладоши и закричала:
– Ой, как хорошо! Господи, как хорошо!
Мишенин одобрительно кивнул головой. Даже Угрюмов улыбнулся. Мокрушкин развел руками.
– Вы просто покорили их сердца, – признался он.
– Не знаю вашего имени, милостивый государь, – церемонно произнесла Шаблинская, – но смею вам сказать, что вы – настоящий мужчина. На все времена.
Они вышли из столовой, сопровождаемые восхищенными взглядами женщин. Вейдеманис одобрительно кивнул.
– Ты стал героем этого хосписа, – тихо произнес он.
– Мне просто стало жаль эту одинокую и обреченную женщину, – признался Дронго.
Они прошли к палатам. Мокрушкин постучал и открыл дверь в первую из них.
– Не входите, – предупредил он, – сюда лучше не входить.
Через минуту он вышел.
– Разве на первом есть реанимационные палаты? – удивился Вейдеманис.
– Нет. Там наша пациентка – Антонина Кравчук. У нее рак кожи. Необратимые изменения, в том числе и на лице. Она никого к себе не пускает, кроме врачей и своей соседки – Эльзы Витицкой. Мы стараемся никого туда не пускать.
Дронго кивнул, уже ничего не спрашивая.
В другую палату Мокрушкин вошел даже не постучав, приглашая за собой гостей. Здесь на кровати лежал мощный, крупный мужчина. Он был молод и красив. Болезненные изменения еще не затронули его тела, ведь основная болезнь была у него в голове. Он лежал на кровати, заложив могучие руки за голову и глядя в потолок. В последние дни он все время так и лежал.
– Радомир! – негромко позвал его Мокрушкин, – ты меня слышишь?
Гигант даже не пошевелился.
– Радомир, – громче позвал Мокрушкин.
Пациент наконец оторвался от углубленного созерцания потолка и взглянул на врача.
– Я вас слышу, – сказал он.
– Как ты себя чувствуешь?
– Нормально.
– Ничего не болит?
– Пока нет. Если заболит, я вас сразу позову. Вы знаете, что мои приступы боли начинаются после полуночи.
– Мы можем сделать тебе укол до полуночи.
– Зачем? Мне и так мало осталось. Лучше продержусь сколько смогу. Хотя бы еще немного. Почувствую, что живу.
В таких случаях принято говорить, что жить человек будет долго, но Мокрушкин не сказал этих слов. Это было бы нечестно по отношению к тяжелобольному пациенту, который со дня на день мог навсегда потерять сознание, превратясь всего лишь в бесформенный кусок мяса. Они вышли из палаты.
