Маша (Людмиле). Чего молчишь? Пришла, села, подперлась рукой, как старуха, и смотрит на меня, как будто не видала. Какая у тебя прическа трудная… как срисованная. Ты плоишься?
Людмила. Маша, не говори «плоишься» — это дурацкое слово.
Маша. Хорошо. Спать ляжешь?
Людмила. Нет, пойду, на улице постою. Голова болит.
Маша. Ты меня всегда учишь, как слова говорить, какие книжки читать, а вот про любовь ничему не научишь.
Людмила. Меня самое надо учить.
Маша. А по этому делу инструкций каких-нибудь, тезисов, что ли, нету?
Людмила. Каких тезисов?
Маша. Словом, руководящего материала для любви нету?
Людмила. Ты же Пушкина у нас читаешь, ты «Евгения Онегина», по-моему, уже наизусть выучила. Там очень много руководящего материала для любви.
Маша. Это само собой. А ты скажи мне лучше вот что. Если свободная барышня пишет, свободному кавалеру письмо, то это и теперь неприлично или только при старом режиме?
Людмила. Видишь ли…
Маша. Нет, ты мне скажи: да или нет?
Людмила. В самом деле, написала бы я? Нет.
Маша. Значит, я бы написала. И знаешь, почему? Ты обманываешь. Ты бы написала. Я тебя тоже знаю. Я тебя тоже понимаю. Ну, дорогая, ну, засмейся, ну, давай говорить про любовь!
Любви все возрасты покорны;
Но юным девственным сердцам
Ее порывы благотворны,
Как в бури…
Думаешь, не знаю? Да, да… Как бури… Сейчас вспомню.
Как бури внешние полям…
Ее порывы благотворны…
Людмила. И не внешние бури, а вешние. Читаешь, а не понимаешь смысла.
Маша. Конечно, вашего Пушкина нам нельзя понять. Прочитай, Маша, роман «Лапти». Если для нас, то «Лапти», а если для вас, то Стендаль.
Людмила. Как ты сказала?
Маша. Стендаль.
Людмила. Где Стендаль? У кого ты видала?
Маша. Кременской перед балом принес книжку, а ты и не знаешь?
Людмила. Где? (Взяла книгу.) Вот милый.
Маша. Ага, милый!
Людмила. Что?
Маша. Жук пролетел.
Людмила. Ворчишь?
Маша. Ворчу. (Ворчит.) А говорит — нет… Милый!.. Уходишь? Голова болит?
Людмила. Да, болит. Поцелуй меня.
Маша. Пожалуйста. (Целует.) Только ты меня не унижай. Не такая я темная, и Пушкина я теперь понимаю. Не все, конечно. Чего не разберу — узнаю.
Людмила ушла.
«Милый!..» Какое вам дело, что он милый? Пожалуйста, без милых!.. Мы сами знаем, что он милый. И вот сейчас возьму первая и напишу ему письмо, что я его очень люблю. Да. Легко сказать… А что? Если бы это было нарочно, а то… Как же я ему первая напишу? «Уважаемый товарищ Кременской, я вас второй месяц…» (Хохочет.) Вот, скажет, дура! Может, написать «Любви все возрасты покорны»? И выйдет, что я несовершеннолетняя. Окончательно не знаю, как ему написать. Не голова, а редька! Все-таки не писала же я таких писем, и никто нас этому не учил. «Еще кланяемся, с тем до свиданья». «И еще кланяюсь вам, товарищ Кременской… С тем до свиданья…» А как на Самом деле составляла Татьяна письмо Евгению Онегину? Как она возвышала любовь? Татьяна была поумнее меня, можно сказать… Куда она прячет сочинения Пушкина? Сейчас был здесь.
