— Скажите, вы всегда соблюдали целибат? — спросил он с любопытством.
— Да, — ответил я с достоинством. — И это далеко не так трудно, как полагают распутники. Собственно, это вообще не трудно. Не буду утверждать, что в ранней юности меня никогда не посещали греховные мысли, но я был тверд на своем пути, и вскоре они совершенно исчезли.
— И на смертном одре вы не пожалеете, что ни разу не изведали этого удовольствия?
— Напротив, я буду рад, что уберег от скверны и тело, и душу.
— Вы не оставили на земле детей.
— Что с того? Вы оставили их во множестве, но ни один из них не носит вашу фамилию.
— Что ж, в ваших словах есть свой резон, — согласился он. — И все-таки я прожил насыщенную жизнь.
— Вы прожили пустую жизнь. Всю свою жизнь вы страдали от внутренней пустоты и тщетно силились заполнить ее внешними… впечатлениями. Но услады тела не могут заполнить бездонную дыру в душе.
— По-вашему, меня интересовали только услады тела? — он, похоже, почувствовал себя задетым.
— Что же еще? Разве вы не сделали смыслом всей своей жизни служение удовольствиям?
— Пусть удовольствиям; но многое ли вы знаете о моих удовольствиях, чтобы судить столь поспешно?
— Что уж тут знать… Для того, чтобы понять всю мерзость греха, совсем не обязательно впасть в него самому. Напротив, со стороны она видна куда нагляднее…
— Да полноте, речь не об этом. Вы думаете, что главным для меня было совокупление? Будь это так, я не стал бы соблазнять самых утонченных дам Испании. Куда проще и дешевле получить это от любой девки…
— Ну да, конечно — вам мало было блуда как такового, вы еще тешили свою гордыню победами над знатными женщинами.
— Перестаньте гадать, все равно вам не добраться до истины. Мое главное удовольствие было не в этом.
Он замолчал, явно желая, чтобы я спросил его, в чем. Но я тоже молчал, желая усмирить его гордыню. Однако вспышка молнии и раскат грома напомнили мне, что минуты его истекают, и я должен поспешить, если надеюсь спасти его душу.
— В чем же? — спросил я.
Он улыбнулся своей маленькой победе.
— Хорошо, я расскажу вам. Открою секрет дона Хуана. Вам, должно быть, приходилось слышать исповеди несчастных влюбленных?
— Тайна открытого на исповеди…
— Я не спрашиваю вас ни о каких тайнах. Считайте это риторическим вопросом. Своим величайшим счастьем, заставляющим их забывать и о боге, и обо всем остальном, эти влюбленные считают взаимность. А величайшим горем — следующий за этим счастьем разрыв. Для них он даже более болезнен, чем холодность, проявляемая с самого начала и не дающая пищи для ложных надежд… не так ли? Особенно когда он следует внезапно.
