Я окончательно перечеркнул Хвощинского. Этот человек для меня мог больше не существовать.
Кулаев ненавидел нас смертной ненавистью. Два раза ночью он совал в окошечко нашей камеры наган. Стрелять ему не позволяло, наверно, благоразумие Федя посуровел, но нечаянно взглядывал так, как будто хотел сочувственно подмигнуть. Третий стал замкнутым и недоступным.
За нашим окном стоял часовой с винтовкой. Но все это было мелочью, по сравнению с нашим крахом.
Впереди теперь все ясно. Концлагерь и расстрел. Этого не избежишь и ничего не поправишь Все упущено, ничего не вернешь и не повторишь Бежать с дороги? Но с дороги почти нельзя бежать. И это «почти» такое ничтожное, что его надо скинуть со счета.
Холодно, мы мерзли на голых нарах. Принесли со двора кучу гнилых сетей, на которых летом играли в карты с Федором. Часть постелили, частью укрывались, — сети как будто грели.
Уполномоченный не вызывал. Незачем: через пять дней нас вывели, посадили на пароход и повезли.
Мы ехали туда, куда и хотели. Но ехали на средней палубе позади трубы, где, как для зверей, было отгороженное решетками помещение. Везли на следствие человек пятьдесят ссыльных, среди них были и мы.
Опять могучая река, плывут мимо редкие селения. Тут должны были бы мы идти. Дней через пять свернули в такой же полноводный приток, остановились у большого села, центра округа. На пристани — энкаведист и два красноармейца. За нами.
Хвощинского и меня ссадили и повели в НКВД. Митя поехал дальше, у него другая дорога. Во дворе двухэтажного дома — еще высокий забор, за ним тюрьма. Длинное, приземистое, из толстенных бревен здание, раньше, наверно, склад или баня. Наверху в стенах прорублены окошки-щелки, забранные решетками. Вокруг ходят часовые. Внутри — широкий коридор, по обе стороны — много дверей в камеры-чуланы. В одном из них мы провели ночь. Один спал на узкой койке, другой под койкой: больше места в чулане не было.
Утром перевели в общую камеру: метра два с половиной ширины, метра четыре в длину. Двойные нары. Нас — восемнадцать человек. Днем сидели на нарах, ночью часть забивалась под нижние нары. А один днем и ночью сидел в узком проходе, на своих вещах.
Сокамерники были крестьяне из большого села неподалеку Их недавно раскулачили, но не выселяли и они еще жили в родном селе. Потом их обвинили в том, что они готовили вооруженное восстание. Взяли человек двести, эти, что сидели с нами, считались главарями. А сидевший в проходе седой тщедушный старичок, ссыльный профессор духовной академии, был признан их идейным руководителем.
