– Отец у него тоже есть, – хмуро отозвался Алекс. – И прекратите истерику, вы все. Это коллективное помутнение сознания… Помните двадцать девятое февраля? Тогда то же же самое было и быстро прошло. Я думаю…
Он замолчал, слушая Пандема.
– Хорошо, – сказал Шурка неизвестно кому, но вряд ли матери. – Ну ладно.
Александра молча поднялась и вышла – выбралась – на кухню. За ней последовал Алекс – прошелся, по примеру Кима, по дивану вдоль стены, взял телефонную трубку, набрал две коротких цифры.
– Алекс, ты пожарников вызываешь?
– «Скорую», – сообщил Алекс сквозь зубы. – Ч-черт… У тебя что, телефон… Ты что его, специально отрубил?!
– Это у тебя истерика, Алик, – совершенно Александриным голосом сказала Лерка. – Возьми мобилку и позвони в «Скорую»… Если хочешь.
Алекс снова ругнулся и вытащил телефон из внутреннего кармана. Набрал «ноль два», долго слушал ответ, запустил трубкой в угол:
– Сговорились все?! Ч-черт…
И вышел в прихожую, и оттуда послышались попеременно его взвинченные вопросы – и негромкие ответы Александры.
Арина сидела, полузакрыв глаза, положив руки на живот. Улыбалась, но не так, как Лерка; Аринина улыбка была спокойная, умиротворенная, счастливая.
– Ариша?
– Все в порядке, мне хорошо…
Даша стояла в углу, уткнувшись лбом в стену, и быстро бормотала себе под нос:
– Хорошо, хорошо, да, конечно… Конечно… Да, конечно…
Костя сидел на прежнем месте, глядел в пустую тарелку, недоверчиво хмурился, чесал бровь, строил гримасы и жил такой богатой внутренней жизнью, что, попади эта картинка на экран, Костя прославился бы как непревзойденный комический актер. К несчастью, все в комнате были так заняты собой, что молчаливая Костина реприза пропадала втуне.
Мама и папа сидели плечом к плечу, иногда молча переглядывались, иногда неуверенно усмехались; папа схватился было за голову, но застеснялся и руки опустил. Мама облизывала губы, время от времени принималась щупать шею и затылок, локти, колени, щиколотки, живот. Потом сказала вдруг тихо-тихо:
– Кимка… измерь мне давление.
Манжета лежала в ящике комода за папиной спиной. Папа (который никак не мог этого знать) безо всякой просьбы повернулся на стуле и с некоторым трудом вытащил коробочку с измерительным хозяйством:
– Я сам…
– Сто двадцать на восемьдесят, – сказал Ким.
Минуту все слушали шипение воздуха, нагнетаемого в манжету. Писк автоматического манометра, потом снова писк; мама недоверчиво смотрела на монитор.
– Сто двадцать на восемьдесят, – сказал папа. – Пульс шестьдесят пять.
