Теперь Женская федерация была маминой «рабочей единицей» (дань — вэй), учреждением, через которое партия осуществляла полный контроль за населением. Горожан приписывали к таким учреждениям, которые, как в армии, определяли практически всё и вся в жизни каждого служащего. Маме нельзя было покидать подведомственную Федерации территорию, и только там можно было получить разрешение на брак. Федерация оставила вопрос на усмотрение папиного учреждения, так как отец занимал более высокий пост. Горком Цзиньчжоу сразу же дал письменное разрешение, но из — за отцовской должности необходимо было получить подтверждение от партийного комитета провинции Западная Ляонин. Считая, что препятствий больше не будет, родители назначили свадьбу на 4 мая, день маминого восемнадцатилетия.
В тот день, собираясь переселиться к отцу, мама скатала тюк из постельного белья и одежды, надела свое любимое бледно — голубое платье и белый шелковый шарф. Бабушка пришла в ужас. Неслыханно, чтобы женщина являлась в дом жениха своими ногами. Мужчине следовало послать за ней паланкин. Если она идет пешком, это означает, что мужчина ее не ценит и на самом деле в ней не нуждается. «Кто сейчас думает обо всей этой чепухе?» — сказала мама, увязывая тюк. Но бабушка не могла смириться с мыслью, что у ее дочери не будет традиционной торжественной свадьбы.
С самого рождения девочки каждая мать начинала собирать для нее приданое. Как предписывал обычай, в приданое мамы входила дюжина шелковых стеганых одеял и подушек с утками — мандаринками и нарядный полог для алькова. Однако традиционный обряд казался ей старомодным и излишне пышным. И она и отец хотели избежать церемоний, которые, как они считали, не имели ничего общего с их чувствами. Для двух революционеров значение имела только любовь.
Мама взвалила тюк на плечи и отправилась в дом к папе. Как и все партийные служащие, он жил там же, где работал, то есть на территории горкома партии. Одноэтажные дома с раздвижными дверьми, где селились чиновники, окружали двор несколькими рядами. Когда уже стемнело и молодые готовились ложиться в постель, мама встала на колени, чтобы снять с папы туфли. Тут в дверь постучали. У порога стоял человек с письмом из провинциального партийного комитета, где говорилось, что им пока нельзя вступать в брак. Только по сжатым маминым губам можно было понять, до чего она несчастна. Она кивнула, собрала вещи, сказала: «До свиданья» — и ушла. Не было ни слез, ни сцен, ни возмущения. Эта картина навеки врезалась в папину память. В детстве я часто слышала от него: «Как изменились времена! Ты не похожа на свою мать! Ты бы так не поступила — не встала бы на колени, чтобы снять с мужчины обувь!»
