На секунду задержав смех, Слава сквозь силу выдавил:
— Не дождетесь.
— Какая жалость, — процедил Леша. — Только стену зря испортил.
Слава продолжал истерически смеяться, лежа на полу, а подошедший Дима, не обращая на него внимания, уставился на серую глухую стену. Поворот бесследно исчез вместе с первым коридором.
Леша зло говорил:
— А давайте, бл…, Славика возьмем за ноги и долбанем головой об стену! Надо только посильнее двинуть, и стена развалится к гребеням! У него башка уже натренированная!
— Блин, в натуре, глядите — тупик! — изумленно говорил Дима. Глаза у него были выпучены, как у маленького мальчика, и рот округлен. Дима любил утрировать свое изумление, так чтобы все это видели, но такое его поведение, как правило, говорило о том, что он удивлен по-настоящему. Он водил рукой по грязно-бежевой холодной шероховатой поверхности и не верил своим глазам.
— Ну, вы и тормоза, блин, — заорал Леша негодующе. — Че, и ты ее тоже только щас увидел? Нет, я не могу. Я еще когда за тобой пошел, балбес, уже видел, что тот коридор закрылся, только не хотел вам говорить. Вставай, инвалид гребаный! В морге будешь валяться. Надо делать ноги, пока нас всех тут не засосало на тот свет вместе с вашим коридором. Пошли, вашу мать, пошли!
Леша остервенело зашагал по паркету. Дима оторвался от стены и медленно двинулся следом, иногда оглядываясь и смотря на стену потрясенным взглядом, затем, наконец, отвернулся и ускорил шаг. Слава полежал еще немного, потом с усилием поднялся на ноги и стал шататься, как пьяный. Он все еще посмеивался и иногда мелко вздрагивал. В таком состоянии он отправился догонять Лешу и Диму, ушедших уже довольно далеко, подергиваясь всем телом и периодически взрываясь смехом. Дима иногда взглядывал на Славу и тоже усмехался себе под нос, а Леша, напротив, не обращал на друзей никакого внимания и в течение следующего получаса даже ни разу не обернулся, будто хотел всем показать, что никто и ничто его не интересует, кроме собственного спасения. Он шел подчеркнуто небрежно и намеренно не выказывая злобной сосредоточенности, совсем недавно еще проявлявшейся в нем; вместо этого он с живым интересом смотрел вперед и по сторонам, оглядывая опостылевшие стены, пол и потолок, и совершенно забыв про Славу и Диму.
Новый коридор ничем не отличался от предыдущего: он был такой же ширины и высоты, как и первый, с серо-бежевого цвета стенами и потолком, и без всяких окон и дверей. Пол был выложен таким же разномастным коричневым паркетом, который вился монотонным зигзагом и скрипел точно так же, как и паркет в первом коридоре. Вместе с тем, само по себе то обстоятельство, что один коридор сменился новым, пусть даже ничем от него не отличавшимся, действовало благотворно: новый коридор как будто казался все же другим, и, хотя эта разница на глаз никак не была заметна, сам факт перемены давал какую-то надежду. Когда они пошли по новому коридору, все словно бы началось заново и пугающая отвратительная монотонность, наконец, прервалась. Ребята вновь воспряли духом. Однако довольно скоро каждый из них вспомнил о странном исчезновении, произошедшем у них на глазах, и слабый на первых порах, но противный страх стал проникать в их мысли, и он был особенно мерзок оттого, что они уже испытывали его раньше и столь явственное напоминание о нем крайне неприятно холодило чувства. В первую секунду Дима был даже благодарен Леше за непривычное для него и потому неожиданное мужество, проявленное им в тот момент, когда даже он, Дима, готов был упасть духом. Но потом и Дима, а за ним и Слава, когда он совсем пришел в себя, стали подозревать что-то страшное, что крылось за Лешиной бравадой, как будто Леша пытался храбриться потому, что испугался чего-то сам. Его торопливый уход от страшного места они стали воспринимать, как бегство, будто Леша боялся рассказать им о том, что он увидел.
