1989 год, июль. Посёлок городского типа «Переслегино».
— Ну это у нас был первый опыт, потом мы ещё проводили, — Саша слегка суетился голосом, ловя внимание девушки, — в общем, картинка сложилась. Интересная, надо сказать, картинка.
— Горбач-то сковырнётся или как? — поинтересовалась Деся.
— М-м… — Саша засмотрелся на её груди под маечкой.
— Так м-м-да или м-м-нет?
— Иди ко мне. — Саша потёрся колючей щекой о нежную шею.
Делать ничего не хотелось. Не было даже обычного в таких случаях суетливого нетерпения — когда же, наконец, родаки свалят в Москву. Он понимал, что дача никуда не денется — огромная, пустая, она ждала их и не могла не дождаться, как в набоковском «Даре».
Он познакомился с ней в подземном переходе на метро «Пушкинская», где продавал литературу, в основном «Свободное слово». Им повезло: он как раз сворачивался. Поэтому через каких-нибудь четверть часа после того, как последний мятый рубль был засунут в пачку под щёлкающую резинку, он уже знал, что её зовут Десислава Недялкова, что её папа — болгарский коммунист, а мама родилась под Конотопом, что она не верит в перестройку, любит рисовать и целоваться взасос, не любит суп и мужа, свободно владеет разговорным польским, а также (это выяснилось в подъезде, куда он её затащил, сопя от возбуждения) подбривает интимные места и знает слова «петтинг» и «минет». Последнее Сашу очень тронуло.
Так начался классический роман давно и прочно женатого мужчины с недавно и неудачно замужней барышней. Они оба впали в детство: радужное, мыльное детство влюблённых. Гуляли по московским улицам, распевая на два голоса «я маленькая лошадка» и «зайка моя»: Деся смеялась как сумасшедшая и говорила, что такой песни просто не может быть, а чтобы её пела Пугачёва — это просто глюки. Стояли в очередях за вкусным гумовским мороженым, которое ели одно на двоих, с обеих сторон. Ходили в кино, чтобы потискаться в задних рядах. И, конечно, уйму времени занимала беготня по общим знакомым и знакомым знакомых в поисках свободной хаты.
На этот раз они весь день бродили по посёлку, по кривым пыльным улочкам, лениво заваливающимися то на правый, то на левый бок, и уже под вечер забрели на местный рынок с ветхими прилавками под открытым небом. Там уже никого не было, лишь полудремлющая бабка, торгующая семечками, пересчитывала выручку, гоняя по замурзанной ладошке грязные пятаки и двадцарики.
— Значит, частную собственность разрешат? — снова начала спрашивать Деся.
