— Это кто тебе сказал? На партсобрании, небось? — переключился отец в прежний режим. — Ты им верь больше, пропагандистам. Они всегда врали, и сейчас врут. Враньё на вранье, больше ничего не умеют. И врать-то не умеют ни фига. Своей жене дома, небось, вкрутить ничего не могут.
— Папа, я не партийный, и ты прекрасно это знаешь.
Снова тренькнул телефон и снова заткнулся.
— Предупреждают, — отец показал подбородком на телефон. — Что ж, спасибочки. Только мы пуганые. И не такое видели.
— Кто предупреждает? Ты чего? — Саша снял с подоконника тяжёлую кастрюлю и устроился на её месте сам.
— Слазь, — распорядился отец, — ну что за привычка у тебя, сто раз говорил… Кто надо, тот и предупреждает. Чтоб мы, значит, с тобой языки зря не распускали… Сегодня днём вот тоже звонили. Я радио слушаю, они звонят. Ну я-то ладно, мне они ничего не сделают. Я чего: вдруг у тебя неприятности будут? Ну, что я радио слушаю. Им же наверняка известно. Могут учесть.
— Могут, — нахально заявил сын. — Пап, пока меня не выпустят, не слушай ты эти голоса ихние, а?
Отец пожевал губами, прикидывая масштабы предполагаемой жертвы.
— Посмотрим, — сказал он уклончиво. — Ты чего не куришь-то?
— Не курю, — в который раз признал очевидное Саша, примащиваясь на подоконнике поудобнее.
— И не начинай, — в сотый раз посоветовал папаша, вытрясая из коробка последнюю спичку. — У меня от этого табака внутри всё спеклось.
Чайник жирно булькнул и выплеснул на плиту струю воды, через пару секунд обратившуюся белым вонючим паром.
Телефон снова затренькал — на сей раз настойчиво, неотвязно.
1984 год, декабрь. Москва-Эдинбург.
— Они, оказывается, ещё днём звонили. Папаша радио слушал, трубку не брал. — Саше хотелось разозлиться на отца, но не получалось. — И вот… сообщили. Про маму.
— Ужас какой, — сказала Татусик, давясь сладким зевочком.
— Она прямо на улице умерла. — Саша почувствовал, как снова подступают слёзы. — Шла на это своё макраме… там переулок есть такой, по нему редко ходят… она в лужу упала. Лицом... — Он не выдержал и всхлипнул.
Эта лужа казалась ему чем-то особенно жутким. Ему, конечно, сказали, что Настасья Павловна Лбова умерла сразу, даже не успев ничего почувствовать. Просто в голове порвался какой-то сосудик, чик и всё. Удачная смерть, всем бы нам так… Но Саша не верил. Он почему-то был уверен, что мама захлебнулась в этой проклятой луже. Он почти видел эту бурую ледяную воду и над ней дёргающийся мамин затылок с пучком седых волос.
