С некоторых пор Хозяин не любил ковров и людей с бесшумными ногами, от которых, по опыту знал, можно ожидать всего. Он уже давно терял слух, но, как все упрямые старики, не хотел в этом признаваться даже себе, не говоря уже о врачах, от которых, как выяснилось, можно ожидать всего, если посмели отравить даже Горького. Наверное, будь на то его, Сталина, воля, отдал бы приказ ходить с колокольчиками... В зависимости от ранга и положения. Членам политбюро - с золотыми, генералам - с серебряными, что касается остальных... Обязать скрипеть сапогами и штиблетами, чтобы зряшно не расходовать металл.
Короткая перебежка - и он припал повлажневшим лбом к обшитой полированным под дуб деревом стене. Где-то здесь была дверь, которая могла в любой момент открыться... И было невыносимо это ожидание, которое не имело ни начала, ни конца и какое-то неизбывное ожидание беды, от которого можно сойти с ума, или он и в самом деле уже давно сошел, но этого еще никто не знает и надо прикидываться, пока всевидящий глаз не распознает его преступного раздвоения.
Иногда ему, Седьмому, начинало казаться, что они с Хозяином, как сиамские близнецы, соединенные одной жизнью, одними чувствами, одними мыслями, и что в данную минуту делает или думает один - то же самое делает (чувствует) и другой... который, возможно, именно сейчас, в эти томительные минуты ночи решает его судьбу. А значит, и свою.
Осторожно, на цыпочках, пересек комнату. Какое-то время напряженно вслушивался в тишину... Нет, скорее всего, показалось. От волнения закурил, жадно затягиваясь сладковатым дымом, от которого и мысли становятся такими же сладковатыми и... в ту же минуту где-то в глубине... и совсем рядом, кто-то вот так чиркнул спичкой, с каким-то, возможно, даже недоумением разглядывая огонек, словно забыл или не знал, что с ним делать дальше.
Он пробовал лечь и закрыть глаза, но наперед знал, что не уснет - снова явится эта мысль, от которой он раньше пришел бы в содрогание, а сейчас ничего - встретит, как старую знакомую, с интересом и ожиданием.
Ему даже начинало казаться, что мысль существует сама по себе, вне его участия, развиваясь и обрастая подробностями, и от него, Седьмого, лишь зависит - впустить ее или невозможно, кто-то и в самом деле готов использовать его в своих целях... И этот странный взгляд Берии, глаза которого под выпуклыми стеклами очков, словно прицеливались далеко вперед, и который, возможно, знал о нем все... И заискивающе-развязный шепоток Кагановича, который тоже, конечно, знал и прощупывал его и так, и эдак... Внешне ничего не значащие слова, а откуда-то взялась мысль... Ведь и в самом деле случись что с главным... Вдруг, болезнь... мучительная и безнадежная... А тут под рукой он, Седьмой... И никаких случайностей. Зачем рисковать... будоражить народ... Который постепенно даже начнет свыкаться, что их Coco вечен, как Господь Бог. Не то, что некоторые вожди... Вонючие трупы, выставленные на обозрение таких же смертных, чтобы могли смотреть и делать выводы. А настоящий бог был, есть и всегда будет здесь, совсем рядом, за внушительными стенами Кремля, где в высоком окошке не гаснет свет, где в звенящей тишине ночей решаются судьбы всей земли и ее народов, чтобы каждому маленькому человечку в его Великой стране жить стало еще лучше, еще веселей.
