— Постойте! — прервал его Леон. — А укрепления?
— Они слеплены из теста, их мигом проглотят, — ответил Массон. — Во-первых, мы не допустим, чтобы были пущены в ход пушки; а во-вторых, у нас есть небольшая машинка, более мощная, чем все укрепления в мире, машинка, изобретенная неким врачом, который ею излечил больше людей, чем все врачи, вместе взятые, доконали в те времена, когда она действовала вовсю.
— Как вы решительны! — воскликнул Газональ; у него холодок пробежал по телу, когда он увидел выражение лица Публиколы.
— Что поделаешь? Иначе нельзя! Мы пришли после Робеспьера и Сен-Жюста, и мы должны их превзойти. Они были недостаточно смелы, сами видите, что из этого получилось: император, старшая династия, младшая династия! Мало подстригли монтаньяры социальное дерево!
— Вот что! — вмешался Бисиу. — По слухам, вы будете консулом или чем-то вроде трибуна, — так не забудьте, что я уж целых двенадцать лет домогаюсь вашего покровительства.
— С вами ничего не случится: нам понадобятся шутники, и вы сможете занять место Барера, — ответил педикюрщик.
— А я? — спросил Леон.
— Вы — мой клиент, и это вас спасет; но, вообще говоря, талант — возмутительная привилегия, носителям которой дозволяют во Франции слишком многое, и мы будем вынуждены убрать кое-кого из наших великих людей, чтобы научить остальных быть обыкновенными гражданами...
Полусерьезный, полушутливый тон педикюрщика привел Газоналя в содрогание.
— Значит, — спросил он, — религии не будет?
— Не будет религии государственной, — ответил Массон, делая ударение на последнем слове, — у каждого будет своя религия. Очень хорошо, что в последнее время покровительствуют монастырям, это подготовляет финансовые ресурсы для нашего правительства. Все втайне работает на нас. Все те, кто жалеет народ, кто кричит по поводу пролетариата и оплаты труда, кто пишет сочинения против иезуитов, кто занимается исследованием вопроса об усовершенствовании чего бы то ни было... сторонники равенства, гуманисты, филантропы — все они составляют наш передовой отряд. Мы накопляем порох, а они тем временем плетут фитиль, который воспламенится, когда то или иное событие заронит искру.
— Чего же вы все-таки хотите для счастья Франции? — спросил Газональ.
— Мы хотим равенства всех граждан, дешевизны съестных припасов... Мы хотим, чтобы не было ни бедняков, лишенных всего, ни миллионеров, ни кровопийц, ни жертв!
— Ах, вот что — опять максимум и минимум, — сказал Газональ.
