— Разве рюмочку.
— Вот, извольте.
Армалинский подал дешевую рюмку толстого зеленого стекла, полную до краев. Питье, на вкус Рязанова, было слишком сладким, однако он употребил до дна.
— Бедный Моисей… Секлетея dit qu'il ressemble a un monster[13], - сказал с видимым сожалением Армалинский. — А по мне так, премилый арап; куда как не похож на других.
— На других арапов? Скажите-ка! — улыбнулся Рязанов. — И чем же?
— Арапов на Руси избаловали, — сказал Армалинский. — Арап привык, что он игрушка заморская, дорогая, потому и чванится, на русского мужика глядит косо, с омерзением. А сам забыл про то, что едва с дерева слез! Я, конечно, не приветствую Североамериканские Штаты с их порядками, но иногда готов понять тамошних жителей. Как бы это ни дурно звучало. А Моисей тихий, спокойный, да и работящий, чего у арапов не видать давно. Кофию там или чаю принести — это они могут, опахалом махнуть, двери отворить, а поди-ка поработай по дереву, по металлу! Или сшей чего! Или баклажаны вырасти!
— У Петра Максимовича Глебова — впрочем, вы его навряд ли можете знать, он из Тамбовской губернии, — чернокожий садовник, так он на него не нарадуется, — заметил Рязанов.
— Исключение, скорее исключение, нежели правило… — пробормотал Армалинский. — Однако вот и наши оладьи! Секлетея, матушка, а самовар где же?!
— Сейчас, сейчас, несу уже, — буркнула старуха без особенного почтения.
Неужто из прислуги у Армалинского только она да арап Моисей? Хотя на что ему другие, старуха и приготовить может, и постирать, и протопить…
— Верно, думаете, что служанка моя стара да нерасторопна? — спросил Армалинский, словно прочитав мысли Ивана Ивановича. — Какая ни есть, зато знаю ее много лет, и ничего дурного за нею не замечал. Еще матушке моей прислуживала Personne ne sait les faire aussi bien qu'elle[14].
— Сколько же ей лет? — удивился Рязанов, подвигая ближе плошку с густой желтоватой сметаной.
— Поди узнай… Может, восемь десятков, а может, и девять. Простой народ иногда не в пример барину живет: в черной избе, бог весть чем сыт, а деду Трофиму из Карасевки вон сто тринадцать лет на Петров пост исполнилось. Не поверите — с сыном-бобылем бреднем рыбу ловят, сами в воду лазят. А сыну-то уже восьмой десяток…
— Секлетея у вас одна?
— Зачем же, есть еще Пров Николаич да Никитка… Вот чайку вам налью, я с богородицыной травкой завариваю… Servez-vous, s'il vous plait![15] Пров Николаич скотиной ведает, а Никитка всем остальным. Сейчас рыбачить пошли — будет мне на ужин сом. Никитка всегда заранее говорит, что принесет, — и, как ни странно, приносит. Места, что ли, знает. То же с грибами, хотя грибы я и сам большой любитель собирать, иной раз верст за десять уйду! А обидно как потом: я день исхожу, а чуть дно прикрыл, а Никитка час-два — и вот тебе корзина, да все один к одному, что гвардейцы.
