Утро встретило Ивана Ивановича разговорами Миклашевской прислуги, ярким солнечным светом и сытным завтраком, после которого он сыграл с Афанасием Адамовичем и его супругою в такую древнюю вещь, как реверси. Немного выиграв и немного затем проиграв, Рязанов отправился в гости к «рамоли». Миклашевский пожал на его намерение плечами, зато супруга его удивилась:
— Зачем вам? Вовсе неинтересный же человек.
— Знаете ли, нашлись у нас общие привязанности, — поведал Иван Иванович, — касающиеся литературы.
Домик Армалинского, неказистый, чуть покосившийся на левую сторону, располагался в тени двух огромных дубов, а прямо за ним все сплошь заросло бузиною и шиповником, только небольшой участочек был заботливо расчищен. Там и ковырялся с лопатой сам Армалинский, а старенький арап с шилом и дратвою в руках чинил на крылечке башмак — то ли свой, то ли хозяйский. Одет был арап в чистые белые порты и такую же рубаху, на ногах носил лапти.
— Бог в помощь, Илья Ильич! — приветствовал «местного летописца» Рязанов.
— Здравствуйте, здравствуйте, Иван Иванович! — сказал Армалинский. — А я, представьте, огородничаю. Землица здесь неважная, да и мои таланты по сей части невелики, однако кое-какие томаты вырастил! А также морковь, зелень к столу, кабачки… Пробовали ли вы оладьи из кабачков?
— Не довелось.
— О! Знал бы, сделал бы вам сюрприз, ну да ништо, тотчас велю Секлетее поджарить. И не противьтесь, Иван Иваныч, я и сам проголодался, а вы человек молодой, энергия у вас куда скорее расходуется, стало быть, и кушать вам нужно чаще. Секлетея!
Из дому выглянула старуха и перекрестилась, глянув на арапа.
— Секлетея, сделай нам с Иваном Ивановичем оладушек, будь так добра, — распорядился Армалинский. — И собери на стол, да самовар поставь.
Старуха исчезла, успев перед тем еще раз меленько перекреститься.
— В прошлом году, представляете, вырастил даже баклажаны! — сказал с гордостью Армалинский и неожиданно перешел на французский: — On prepare beaucoup de plats delicieux a base d'aubergine[11]. К сожалению, сей эксперимент удался лишь один раз, потому предложить отведать не могу. Вянут и сохнут. Может быть, в следующем году, если повезет!
Рязанов вспомнил недавнее предупреждение Миклашевского («коли заговорил по-французски, значит, плохо дело»), но стоявший по колено в каких-то зеленых кустиках Армалинский вовсе не походил на умалишенного. Да он и давеча на веранде тоже по-французски говорил, и тоже выглядел вполне нормальным… Про воздух разве не к месту ввернул, но и то — сам с собою, не для беседы.
