— Откуда ты знал? — спросил Володя.
— Полесьев мне говорил. Ведь вы же по этому оврагу и отходили в ту ночь. Вспоминаете?
Володя изобразил удивление.
— Совсем в другом месте мы отходили. Никакого оврага там не было. Верно?
Он посмотрел на меня, я закивал головой и сказал:
— Может быть, немцы все же как-то подстраховались, перекрыли овраг?
— Не было у них тут ничего. Да и где тут что поставить? Разве что проволокой загородились. А я не поверил Полесьеву.
Рязанцев не вытерпел, нарушил свое оскорбленное молчание:
— Немцы могли заминировать овраг.
— Когда? — спросил комбат. — Они вообще наши участки не минировали.
Мы и так и эдак разглядывали чертов этот овраг, и путь через него становился все более очевидным. Мы ничего не могли с собой поделать, ужасно было подумать, как же мы не догадались использовать местность и перлись в лоб под огонь автоматчиков.
— Сейчас, в летний период, другой обзор, — не сдавался Рязанцев, — зимой овраг был скрыт снежным покровом.
— А от нас вообще ничего не разобрать, — убежденно сказал Володя. — Увидеть мы могли лишь сверху. С позиции господа бога. На том свете они, конечно, все видели.
— Снежный покров… — повторил комбат с надеждой, потом задумался. — Вряд ли. В декабре снегу было немного. Посдувало ветром. Это к Новому году навалило.
Он подождал наших вопросов, но мы молчали. Мы стали осторожными, своими вопросами мы только глубже залезли в эту трясину.
— Если не поверил я Полесьеву, тогда надо было разведку послать, — сказал он. — Так нет же! Торопился. Дата подпирала.
— Вы тут ни при чем, в такое положение поставили… — И я бросил взгляд на Рязанцева.
— Намекаешь, — сказал тот, тяжело краснея. — Мое дело было предложить.
— Зачем? Никто с тебя не требовал. Сам усердствовал.
— А ты другую сторону учел? Моральный подъем какой получился. У тебя был моральный подъем? Был? Если по-честному?
То-то и оно, что был. Вот в чем сложность. И мне следовало помалкивать, потому что я ничем не лучше его и не имею никакого права…
— Бросьте вы, — сказал Володя. — Главное, что каждый действовал вполне честно.
— Нет, погоди, я по команде обратился, — добивался своего Рязанцев, — Елизаров был против, а потом он позвонил, что комбат — «за».
— Его заставили, — неуверенно сказал я.
— Никто меня не заставлял, — сказал комбат. — Я сам… — Он взмахнул стиснутой в кулаке шляпой, остановить его уже было невозможно. — Первый раз пошли — ладно, легкомыслие, ладно, торопился, а второй, а третий? При чем тут дата? Восемнадцать убитых, тридцать раненых.
