Проснувшись, я продолжал думать о ней. Из-под опущенных век ее голубые глаза отбрасывали на кожу серебристую тень. Рядом со мной притаилось существо слабое, уязвимое, но это, конечно, было только впечатление ночи. Столбняк любви не ослепил меня. Дамочка мне попалась хваткая, цепкая, с двойным дном, раз сумела так органично «вписаться» в нашу чумную действительность, скорее всего, не имеющую аналогов в мире. Общество разделилось не на демократов и коммунистов — только дебил способен в это верить, — а на тех, кто по старинке продолжал тупо работать, и на огромное количество паразитов, высасывающих кровь из умирающего государства. Моя любимая сделала выбор в пользу кровососов. Она не пожелала учить детишек грамоте, благородно голодая. Предпочла сладко кушать и спать с джентльменами, у которых похрустывают доллары, как у стариков суставы. И все-таки за двое суток, и особенно в этом блаженном сне, я привязался к ней, как собака. Это было страшновато, потому что перечеркивало все мои представления о самом себе. Накопившаяся в сердце усталость, казалось, исключала возможность всякого сильного чувства, кроме желания уснуть навеки, — и вот тебе на! Пьяный, убогий, спускающий отцовское наследство, я потянулся вдруг к женщине, нюхал ее следы, поднимал призывно хвост, и не чем иным, кроме как слепым любовным наваждением, это нельзя было объяснить. Когда старость подступила на порог, и башка налилась чугуном, и сама жизнь еле тлела, Татьяна поманила возможностью новой печальной утраты.
Я вторично ее разбудил, с кряхтением перевалясь с боку на бок.
Чего тебе? — пробурчала она. — Похмелиться хочешь?
— Не имею такой привычки, — сказал я. — Я же не алкаш.
Новая любовь, естественно, тянула за собой новое вранье.
— И потом, — добавил я, — даже если бы мы и выпили по рюмочке, что в этом плохого? Кстати, возлияние после неудачной случки единственное, что скрашивает суровую жизнь импотента.
Но она уже безгрешно сопела во сне, повернувшись ко мне спиной. Попробовал задремать и я, и, как ни странно, мне это удалось.
Утром мы поехали на встречу с покупателями. На площади Ногина она пересела к ним в машину и повезла за город, но как мы и условились, сперва нас познакомила. Оказалась вполне приличная семейная пара: он — биржевик лет тридцати, по виду и по манерам вылитый молодой доцент, с приятным, умным блеском глаз и без наглости; она — хрупкое создание в модной упаковке, не сказать даже, чтобы красивая, скорее, субтильная, мило жеманная, тоже типичная жена доцента, которая каждое слово мужа воспринимает как откровение Господне. Помнил, помнил я по прежним временам, что именно такие восторженно-преданные жены доцентов имеют обыкновение на любом углу заводить торопливые шашни с прохожими молодцами. Помнил и то, что любовные ласки этих девиц весьма напоминают кошачьи укусы. На меня, похмельного и небритого, она смотрела с некоторой тревогой, как на пришельца из винной очереди, но еще большим было ее разочарование, когда я заговорил. Это и понятно: я ведь обратился к ним с просьбой, а для такого сорта девиц проситель все равно что использованный презерватив. Зато сам бизнесмен отнесся ко мне с пониманием и только уточнил: на какой срок понадобится резервировать комнату. Я сказал, что ненадолго, скорее всего, не больше чем на год.
